Интервью под прицелом - Фридрих Незнанский Страница 41

— Мне, к сожалению, практически некому сообщать. Родственников не осталось. Силкиным позвонила, когда уже на следующее утро… — Она не выдержала и всхлипнула. Потом, взяв себя в руки, продолжила: — Да я сначала и не знала, куда его повезли. Мне следователь Рюрик Иванович позвонил, что у мужа сердечный приступ и его забрали на «скорой». А потом, вечером, звонили из Пироговки, говорили: самочувствие хорошее…

По морщинистым щекам вдовы снова покатились слезинки.

— Простите, бога ради, Анна Ильинична, вот… — Болтаев протянул Рафальской стакан воды, который быстро налил из графинчика, стоявшего на столе.

— Спасибо. — Голос женщины по-прежнему дрожал, но решимости ей было не занимать. Она сделала два глотка. — Вы спрашивайте. Вас, наверное, интересует, каких результатов добилась наша комиссия?

— Вы можете сказать что-то, что еще не говорили следствию?

— Нет. Все, что мы знали, уже рассказали.

— Тогда я не буду повторяться, Анна Ильинична. Но меня очень интересует вопрос, откуда преступник узнал, что Ефим Борисович в больнице. Скажите, никто не заходил к вам в тот вечер с вопросами? Не звонил?

Рафальская ахнула:

— Да! Вы знаете, звонил журналист. Почти сразу после звонка Елагина.

— Не представился?

— Почему же? Сказал, что из «Московских новостей». Даже фамилию называл. Известная такая. Как у детективщика. Этот… Семаков?.. Семенов. Александр, кажется. Вот.

— И вы сказали?

— Да. Я сказала, что Фима не может с ним поговорить, потому что у него сердечный приступ и он в больнице.

— В Пироговке?

— Нет, просто в больнице. Я тогда и сама еще не знала…

— И вы не насторожились?

— Что вы! Я думала, что больше звонков не будет. После того как Елисея Тимофеевича убили. Видели же сами по телевизору, что творилось…

…Разумеется, в «Московских новостях» журналиста Александра Семенова не оказалось. Да и не было никогда.

А в самой Пироговке бок о бок работали коллеги Болтаева с сотрудниками Турецкого. Два оперативника из района беседовали с администрацией больницы и врачами. Володя Яковлев шерстил младший медперсонал, а Галя Романова опрашивала больных, которые находились в палатах на том же этаже, что и реанимационный блок, в котором в ту ночь находился несчастный Ефим Борисович.

Как бы ни был хитер преступник, не бывает преступлений, где не осталось бы следов, где не оказалось бы случайного свидетеля. Просто их не всегда случается найти. В этот раз следователям посчастливилось: дежурная медсестра видела на этаже моложавого мужчину в белом халате и со шрамом на щеке. Кроме того, одна из пациенток тоже столкнулась с незнакомым мужчиной в час, когда посещения больных уже закончились. Она его рассмотрела хорошо, потому что столкнулась с ним нос к носу у женского туалета. И подивилась, что он тут делает. Впрочем, это мог быть и врач из какого-нибудь соседнего отделения. В белом халате был. Каков он на вид? Среднего роста, плотный достаточно. Подстрижен коротко, смотрит с прищуром, подбородок тяжеловат. А на щеке шрам небольшой…

Болтаев срочно направил заявку в экспертно-криминалистический центр МВД России, чтобы специалисты по габитоскопии составили субъективный портрет на основании показаний дежурной медицинской сестры и пациентки больницы. Руководство Пироговки не возражало против поездки больной в ЭКЦ на «Войковскую» для составления фоторобота. Состояние ее здоровья уже позволяло, но Сергей Михайлович так затеребил руководство центра, что в палату — с ноутбуком, оснащенным специальной программой «Faces», — криминалист приехал собственной персоной.

И следствие получило еще один фоторобот преступника-невидимки. Похожий на предыдущий, кстати. Но уже значительно менее расплывчатый.

Герман Тоцкий убежал из враждебной, опасной, чужой страны и вновь спрятался под мамино крылышко. Под этим крылышком было тепло, но не слишком уютно, как будто оно для прочности было обито стекловатой. Он только жалел, что не сразу послушался своего испанского адвоката, но, когда после очередного «казино-запоя» на его собственном пляже (а амбиции Германа позволяли ему считать своей собственностью чуть ли не половину Испанского побережья) был взорван его собственный гидросамолет (вот бы припомнить точно, на имя кого из приятелей была оформлена покупка), Тоцкий поверил, что дело пахнет жареным и поспешно спасся бегством. Конечно, возвращаться ему к матери не слишком хотелось, но Россия была лучшим убежищем на данный момент, особенно с их семейными связями и знакомствами, нежели какая-нибудь тихая, цивилизованная Европа. Как сначала он недоверчиво отнесся к предупреждениям Мигеля, так теперь Герман стал опасаться всего и заранее. А вдруг его уже ищет Интерпол? Даже постригся перед отъездом в аэропорт, чтобы изменить внешность.

Он не знал, как его встретит мать. Больше всего ему не хотелось отчитываться в данный момент по их «общаку», но другого варианта он придумать не смог. Итак, к маме под крылышко, и будь что будет, не расстреляет же его родная мать, а вот от горячих испанских товарищей этого вполне можно было ожидать.

Однако мать выделила сыну лучшую комнату — она всегда берегла ее для сыночка. Но в прежние свои редкие визиты он предпочитал селиться в отелях или у друзей. Теперь же Герман жил дома. И чувствовал себя кумом королю, поскольку действительно — в кои-то веки — оказал матери посильную услугу. И теперь уже она была обязана ему.

Однако эйфория длилась недолго, и потихоньку все стало возвращаться на круги своя.

Спустя полторы недели после приезда он сидел в купальном халате на подоконнике и лениво помешивал чай в дорогой фарфоровой чашке.

— Как я рада, что ты вернулся, сыночка! — ворковала Анастасия, поглаживая при этом своего любимца — жирного рыжего кота. — Осунулся, морщинки вокруг глаз появились!

— Никаких у меня морщинок не появилось! — истерично вскрикнул Герман, отодвигая чашку и подбегая к зеркалу.

— Ну что ты волнуешься! Как девочка! — усмехнулась мать, выпуская кота, изволившего немного пошевелиться, на пол.

— Нет у меня морщинок! — повторил Герман, кисло вглядываясь в небольшой шрам на щеке.

— Ну хорошо, Герочка, успокойся. Я так по тебе соскучилась, а ты мне грубишь, — примирительным тоном сказала Анастасия.

— Мама, не начинай все заново! Почему ты всегда надо мной издеваешься, а потом я же оказываюсь виноватым? — капризно тянул избалованный сынок.

— Ну кто тебе сказал, что ты виноват? — ласково спросила Анастасия. — Подойди ко мне, мой цыпленочек, я тебя поцелую.

— Не надо меня целовать! — выкрикнул Герман. — Я тебе не верю!

— Конечно, ты мне веришь, а кому же тебе еще верить, как не родной матери? Кто единственный тебя любит больше жизни? Без меня ты бы был никем, мальчик мой!

— Пусть я был бы никем! Но ты не изводила бы меня своей любовью!