Мой Дантес - Ольга Кириллова Страница 41

Во втором часу ночи мы с дедом окончательно выдохлись, но так и не пришли ни к какому выводу. Все собранные нами улики указывали как на Егорушку, так и на Никиту – медальоном могли интересоваться оба.

– Больше нет сил, – честно призналась я, схватившись за голову, в которой, как гороховый суп в солдатском котелке, бурлили и кипели даже не мысли, а огрызки каких-то мыслишек.

К тому же, меня не покидало беспокойство по поводу последнего письма с категорическим заявлением, что жить мне осталось всего лишь три дня, о чем я не забыла напомнить деду.

– Вот об этом и думать не смей, – старик всерьез погрозил мне пальцем. – Кто тебя разыщет в эдакой-то глуши? Телефон ты свой отключила, машину мы в старом коровнике схоронили. Ищи теперь ветра в поле!

– Захотят – найдут, – горестно вздохнула я. – Не сейчас, так потом. Что же я, до скончания века тут у вас прятаться буду?

– А ты живи, как живется, – ласково посоветовал дед. – Завтра схожу на почту, позвоню твоей матери, как и договорились, не домой, а на работу. Пусть не беспокоится, что дочка незнамо где пропадает. После обеда еще покумекаем, а вечером я кое к кому тебя сведу, есть тут у нас одна толковая бабенка.

Сказав последнюю фразу, старик потрусил к двери и впустил в дом терпеливо дремавшего у порога Друга. Радостно виляя мохнатым хвостом, пес шумно ввалился на кухню и затих у моих ног, в ожидании заслуженной миски с кашей.

Я потрепала собаку по холке, за что получила в ответ жаркий «поцелуй»: высунув огромный влажный язык, Друг самозабвенно прошелся им по моей щеке, облизав лицо от подбородка до лба так, словно по нему провели мокрой наждачной бумагой. Рассмеявшись, я ласково погладила пса, не забыв почесать и за лохматым ухом.

Услышав смех, стоявший у плиты дед оглянулся и радостно закудахтал.

– Вот и ладненько, вот и славно, – приговаривал он, ставя перед собакой доверху наполненную едой большую миску из нержавейки. – Молодец, Друг, повеселил нашу Лизоньку. Ты как, девонька, спать пойдешь или потолкуем еще?

– Потолкуем, – не задумываясь, согласилась я, прекрасно понимая, куда клонит старик. – Вы спрашивайте, а я постараюсь ответить.

Дождавшись, пока пес дочиста вылижет свою миску и, выпроводив его за дверь – на охрану ночного кремля, дед уселся напротив меня, подперев рукой голову.

– А скажи-ка мне, милая, кто ж все-таки повинен в той дуэли-то?

– Ну и вопросы вы задаете, – невольно улыбнулась я и полезла в сумку за тетрадью. – На них десятилетиями ищут ответа и пока ничего определенного не нашли. Давайте сделаем так. На каждый ваш вопрос я буду зачитывать цитаты, воспоминания и свидетельства тех, кто знал гораздо больше меня. Идет?

– И едет, – с готовностью кивнул старик. – Так что там у тебя про дуэль-то?

– Для начала я хочу привести слова самого Пушкина, которые он изрек в тот период, когда начал работать над историей Петра Первого. Вот они: «Об этом государе можно написать более, чем об истории России вообще. Одно из затруднений составить историю его состоит в том, что многие писатели, не доброжелательствуя ему, представляют разные события в искаженном виде, другие с пристрастием осыпали похвалами его действия».

– Ох, ты ж! – Старик возбужденно хлопнул в ладоши. – Да с ним самим ведь так же поступили. Ну, как с Петром – одни доброжелательствовали, другие все искажали.

– А вот свидетельство Соллогуба по поводу дуэли, – продолжала я. – «Все хотели остановить Пушкина. Один Пушкин того не хотел. Мера терпения преисполнилась. При получении глупого диплома от безымянного негодяя, Пушкин обратился к Дантесу, потому что последний, танцуя часто с Натальей Николаевной, был поводом к мерзкой шутке. Самый день вызова неопровержимо доказывает, что другой причины не было. Кто знал Пушкина, тот понимает, что не только в случае кровной обиды, но даже при первом подозрении он не стал бы дожидаться подметных писем… Он в лице Дантеса искал или смерти, или расправы со всем светским обществом».