Неотразимое чудовище - Светлана Алешина Страница 40

— Да, я вас вспомнила.

— Люда, мне очень нужно с вами поговорить. Когда мы сможем увидеться?

— Надо полагать, что наша встреча должна остаться тайной для Ванцова, — догадалась Люда.

— Да, — сказала я. — Собственно, меня интересует Воронцов.

Она замялась.

— Люда, вы же не верите в его виновность!

— Я… не знаю. Может быть, я просто не хочу верить? — очень тихо произнесла она.

— Давайте встретимся, — попросила я. — Может быть, мы…

— Мы ничего не сможем сделать, Саша. Я о вас слышала, честное слово! Ванцов считает вас детективом от бога, но, я боюсь, даже вы ничем тут не поможете. Если бы Игорь Александрович хоть что-то сказал, а он молчит. Честное слово, Ванцов очень хочет ему помочь и злится от бессилия…

— Люда, давайте все-таки встретимся и обо всем поговорим.

Она помолчала немного, обдумывая мое предложение, потом решительно сказала:

— Хорошо. Договорились, через час. Давайте ваши координаты, я подъеду.

Ну, конечно, мы же не можем разговаривать при «шпионах». Я бросила взгляд на босса. Тот мое сомнение быстро понял и замахал руками.

— Не волнуйся, радость моя, я как раз собирался отбыть отсюда. Так что болтайте спокойно. Я даже не буду ставить «жучки». И вообще я не настолько симпатизирую Лешке, чтобы шпионить в его пользу! Хоть и считаю твой интерес к Воронцову довольно глупым, но признаю, что ты девочка большая, сама во всем разберешься.

Послав ему воздушный поцелуй, я продиктовала адрес и повесила трубку.

— Тебя, конечно, не интересует мое мнение, — начал он спустя некоторое время, кашлянув, дабы привлечь к своей персоне мое внимание, — но я его все-таки выскажу. Мне кажется, что ты загоняешься!

Я с интересом посмотрела на него. Ах, я загоняюсь?

— И куда это я, как ты изволил выразиться, загоняюсь?

— Вот это и вопрос — куда тебя занесет, — развел он руками. — Может быть, тебе стоит сначала все-таки подумать?

— Я подумаю, — вздохнув, согласилась я. — Непременно. Как только, так сразу. Я буду много и напряженно думать, а о результате этого непосильного процесса сообщу тебе почтой. Лет через двадцать.

— Все-таки ты еще дерзкий подросток, — печально констатировал он. — Очень хочется видеть тебя повзрослевшей и поумневшей, но я реалист. Я понимаю, что пока это невозможно. А жаль…

— Иногда, когда я смотрю на скучных взрослых типа вас с Ванцовым, я начинаю понимать Питера Пэна, — улыбнулась я. — Тоже не хочется взрослеть.

— То есть ты хочешь доказать недоказуемое и гордишься этим своим стремлением, — кивнул он с довольным видом.

— Нет, я просто хочу понять этого человека. Эта история возбудила во мне интерес…

— Сашенька, — возвел он очи к небесам.

— Меня там нет. Я здесь сижу, — рассмеялась я.

— Сашенька, а почему же тебя она не заинтересовала в тот момент, когда сам факт этого убийства потряс весь город?

«Потому что я не видела его глаз», — хотелось ответить мне, но я прикусила язык, предчувствуя гнусные инсинуации по поводу моего нездорового увлечения этим красавцем Воронцовым.

Я просто тихо процитировала Уайльда.

Любимых убивают все — за радость и позор,

За слишком сильную любовь, за равнодушный взор,

Все убивают — но не всем выносят приговор…

— Сашенька, я все понимаю. Но ты пытаешься весь мир населить поэзией, а в нем этого нет. Дай тебе волю — ты начнешь одухотворять стол, пытаясь придать ему человеческие черты. Перед тобой убийца, а ты вкладываешь в его уста «Балладу Редингской тюрьмы», которую он, возможно, и не читал никогда. Он же спортсмен, Сашка! Мастер спорта по стрельбе…

— Ага! И почему тогда он предпочел топор?

— Не знаю, спроси у него. Да неужели бы он не смог оправдаться, если бы захотел? Он предпочитает молчать…

— Аутизм, — пожала я плечами. — Или просто он хочет страданий.

— А дети? Для них он тоже хочет страданий?

— О детях я не подумала, — призналась я.

Как это я, в самом деле? Да ведь есть кому меня нанять!

Я сразу оживилась.

— Они маленькие, — прочел мои мысли Лариков. — У них нет денег.

— Хватит рубля, — отмахнулась я.

— Сначала просто посмотри в их глаза, ладно? Может, после этого ты перестанешь жалеть убийцу их матери…

— Знаешь, в чем проблема? — тихо сказала я. — Я его как раз не жалею. Это вы все его настолько жалеете, что пытаетесь взвалить все на невинного человека — лишь бы убийце Маши Тумановской спокойно жилось! А я вот как раз и не хочу, чтобы это случилось…

— Ладно, с тобой бессмысленно разговаривать, — махнул он рукой. — Пока ты сама не убедишься в вине Воронцова, наши доводы так и будут казаться тебе недостаточно убедительными…

— А я еще ни одного веского не слышала. Наоборот. Почему мастер спорта по стрельбе, и — заметь! — обладатель стрелкового оружия, вдруг использует топор? Тем более что состояние аффекта вы все отметаете… Ежели убийство было таким хладнокровным, не проще ли было все обдумать заранее? Например, использовать глушитель? Дождаться, когда дома не будет соседей. Самому их куда-нибудь вызвать по телефону, наконец!

— Зачем же ему так откровенно действовать? Выстрел сразу указал бы на него. А топор…

— Он хотел скрыться? Или нет?

— Са-ша…

— Я уже лет сто, как ношу это имя! Черт вас всех побери, Лариков! Человек хочет скрыться и садится на пол, ожидая милицию! А если он так делает, значит, он не собирался смываться! Вы сговорились, что ли, демонстрировать столь очевидную тупость?

Он открыл рот, чтобы мне возразить, но остановился и махнул рукой.

— Ладно. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало, так это называется…

— Называй это как тебе заблагорассудится, — пробурчала я.

— Тебе бы чуточку здравого смысла… — грустно усмехнулся он. — Жизнь совсем не дивный сад, Александра Сергеевна! Зачастую жизнь — мусорная куча.

— Это потому, что люди сами превращают ее в мусорную кучу, — отрезала я. — И вообще — как посмотреть! Может быть, она все-таки дивный сад, просто вы видите только помойку? Сквозь закопченные стекла вашего сознания?

* * *

Дверь хлопнула. Лариков ушел, оставив меня наедине с собственными сомнениями.

А что, если он прав? Стала бы я так живо интересоваться судьбой этого Воронцова, если бы он, скажем, был похож не на Даймона Хилла, а на Расторгуева?

— Но он похож на Хилла, — сообщила я своему задумчивому отражению. — Его глаза, кстати, привлекли меня совсем не красотой, а выражением. Я не могла не откликнуться на этот призыв боли!