Жизнь ни о чем - Валерий Исхаков Страница 40

— Почему он-то не сможет? — поинтересовался я. — Что значит — не сможет? Как-то слова эти не сочетаются в моем представлении с Андреем Обручевым. Очень мало себе представляю того, чего бы Андрюша не смог.

— Да в том-то и дело, что никто этого не знает! — в первый раз позволил прорваться наружу своим эмоциям невозмутимый и методичный Игорь Степанович. — И как раз это вам и необходимо узнать — почему. Только сразу вас хочу предупредить: не вздумайте пойти самым легким путем — расспросить самого Андрея Ильича. Хотя бы потому, что не только мои или отца Ирины Аркадьевны попытки узнать, в чем тут причина, но и вопросы самой Ирины Аркадьевны остались без ответа и реакция Андрея Ильича была: Не очень приятная была реакция, можете мне поверить!

Я поверил. Печально, но, увы, я готов допустить, что нынешний Андрей Ильич чем-то отличается от прежнего Андрюши и что Андрей Ильич на расспросы любимой женщины может отреагировать самым неприятным образом. Печально, потому что подобное допущение словно стирает память о моем Андрее. Кого угодно мог я представить злым, раздраженным, язвительным, неприятным — но не его. Первой его реакцией всегда были белозубая улыбка, перед которой никто не мог устоять, внимательный взгляд, добрые, успокаивающие, примиряющие слова — и только потом, когда собеседник или даже противник успокоился и готов слушать, — разумные и не затрагивающие ничьего самолюбия аргументы.

Да! Вот главное: не затрагивающие самолюбия. Мы все: я, Сашка, Борис, наши девочки — все мы могли кому угодно в классе, в школе, во дворе, на катке, на улице доказать свою правоту, особенно если не по одиночке, а всей командой, но все мы при этом стремились не только правоту доказать, но и свое превосходство над оппонентом, выставить его менее знающим и понимающим, чем мы сами; наша речь всегда была приправлена толикой иронии, а то и откровенной насмешки, за что нас, надо полагать, многие недолюбливали, а вот Андрей:

Но нет больше Андрея, а потому не буду я спорить. Прав он или не прав, но с Игорем Степановичем о своем несогласии я предпочту промолчать.

И я промолчал.

И вот теперь молча вез в лифте копию контракта в черной кожаной папке. Каждый пункт моего контракта требовал конкретных действий, направленных на то, чтобы обеспечить возможность заключения другого контракта — брачного между Ириной Аркадьевной с одной стороны и Андреем Обручевым — с другой. Юристы со стороны жениха и юристы со стороны невесты подготавливают текст брачного контракта, а я — тоже юрист, но не представляющий ни одну из сторон, а действующий в общих интересах на основании контракта, заключенного со мной всемогущим холдингом, — обеспечиваю возможность его подписания. В случае успеха со мной будет заключен новый контракт — на неопределенный срок.

— В нашей организации, — пояснил напоследок Игорь Степанович, неопределенный срок обычно означает пожизненный наем. Каждый, кто проработает у нас не менее десяти лет, продолжает получать жалованье в полном размере даже в том случае, если холдинг в его услугах более не нуждается. Разумеется, человек при этом обязуется не поступать на службу к нашим конкурентам.

— Это понятно.

— Я рад, что вам это понятно. Кстати, имейте в виду, Сергей Владимирович: конкуренция — не пустая выдумка, она реально существует, и наверняка найдутся люди, которые захотят помешать вам исполнить задание. Брак Андрея Ильича и Ирины Аркадьевны приведет к тесному сближению, а то и слиянию нашего холдинга и ряда крупных фирм, принадлежащих Андрею Ильичу. В результате многим конкурентам придется потесниться. Им это вряд ли понравится. Поэтому очень важно соблюдать секретность. Никому ни единого слова о сути вашего задания. Если будут спрашивать — вас привлекли как специалиста в области пенсионного обеспечения, чтобы подготовить документы по созданию специального пенсионного фонда, который должен будет гарантировать будущее каждого из супругов в случае смерти одного из них или развода. Такой фонд действительно планируется создать, и если вы все сделаете правильно, вы этим и займетесь — уже будучи у нас на службе. И, по-видимому, будете им руководить. Это не пустые обещания, не приманка для вас — это информация, которая просочится сквозь известные нам каналы в прессу и к нашим конкурентам. Если будут сильно давить — можете ее подтвердить. Но только ее — о сути задания никому ни слова!

— Вы так уверены, что мне будут мешать:

— Хотите отказаться?

— Я уже подписал контракт.

— И все-таки? Если есть сомнения, я уничтожу контракт прямо сейчас, и вы будете свободны с десятью тысячами в кармане.

Я вспомнил презрительный тон Горталова — и покачал головой.

Потом вспомнил про сорок пять тысяч евро — и спросил:

— Скажите, Игорь Степанович, вам знакома такая фамилия: Горталов?

— Разумеется.

— Он представляет ваши интересы или интересы ваших конкурентов?

— А почему вы об этом спрашиваете?

Я рассказал почему. Не скрою — было приятно наблюдать, как темнеет и раздувается физиономия Игоря Степановича, как он недовольно щурит глаза, приятно было воображать разнос, который учинят Горталову. Однако, когда я закончил, Игорь Степанович сухо сказал:

— Горталов действует в наших интересах. О вашей встрече он мне доложил. — Вот тут я ему не поверил. — И еще он сказал мне, что не слишком вам доверяет и боится, что его рекомендация, если вы не справитесь, ему повредит. Так что он решил, если понадобится, лично убедить вас не отказываться от работы на нас.

— Странно, что он не взял с собой отделение УБОПа. Положил бы меня мордой в грязь — и не нужно никакого убеждения, — усмехнулся я. — А с другой стороны, если хотел убедить — зачем рассказал, что за посредничество получил почти в пять раз больше, чем я за свои воспоминания? Когда я узнал об этом, мне очень захотелось отказаться от ваших десяти тысяч. Очень. Я понимаю, что вы могли приказать ему назвать эту сумму, чтобы подстегнуть меня, чтобы пробудить во мне честолюбие, вызвать на соревнование. Но мое честолюбие почему-то не пробудилось. Скорее, наоборот. Оно почувствовало себя обиженным и посоветовало бросить это дело. К счастью, я не привык прислушиваться к доводам честолюбия. Но в следующий раз могу и поддаться на уговоры:

Он долго молча смотрел на меня. Папка с копией контракта лежала передо мной на столе, и я нарочно убрал со стола руки: пусть забирает, пусть рвет контракт, если считает нужным. Я почти хотел этого. Думаю, он хотел того же самого — и, будь его воля, так бы и поступил. Но в отличие от меня он был не волен распоряжаться собой. Видимо, в данных ему инструкциях такой вариант не был предусмотрен.

— Мы не давали Горталову инструкций делиться с вами информацией относительно размеров его вознаграждения, — подчеркнуто официально ответил наконец он.

— Возможно, — пожал плечами я.

— А для вас это имеет такое большое значение? — спросил Игорь Степанович, уже не стараясь скрыть свои эмоции.

— Да как вам сказать: Для меня сейчас главная задача — понять, в какую игру тут у вас играют, определить класс других игроков и постараться как-то ему соответствовать. Если у меня это получится — я смогу чувствовать себя субъектом игры, а если нет — увы, только ее объектом.