Кто есть кто - Фридрих Незнанский Страница 40

Все-таки она даже в подпитии соображала неплохо.

– Нет, я просто хотел кое-что уточнить.

Зоя вдруг заговорила вполне связно:

– Знаешь, я вполне могла бы заподозрить, что ты хочешь меня банально кинуть, но все дело в том, что уважаемый Мажидов почил в бозе, и довольно давно. Коньки откинул, одним словом. Так что рассказывай, с чего вдруг такой интерес.

– Ты уверена, что он мертв? – переспросил Варнавский, мысленно проектируя величественный памятник себе, любимому: «Я гений и не стыжусь этого».

– Угу. Прилетела огромная бомба, и остались от Мажидова только рожки да ножки. Большому кораблю – большая торпеда.

– А что он из себя представлял… при жизни?

– Ну, чеченским Онассисом его не назовешь, Джохара он не переплюнул, но человек был достойный. Деньги любил бескорыстно и беззаветно.

– А они его?

– И они его любили. Думаю, миллионов сорок зарыл где-нибудь в кадушке под баобабом.

– Сорок? Отлично.

– А ты что, узнал, где растет этот баобаб? – насторожилась Зоя.

– Думаю, да.

– Лопаты точить?

– Точить, – засмеялся Варнавский. – И еще проясни по своим каналам, остались ли у него близкие родственники.

– Есть! – по-военному ответила Зоя.

– И еще. Милая, не ходи по барам и ночным клубам. Хотя бы некоторое время. Хотя бы месяц…

Ответом Варнавскому были только длинные гудки. С остервенением глянув на сотовый телефон, он некоторое время соображал – швырнуть его о стену или затоптать ногами. Потом со вздохом положил его в карман пиджака.

Повторно влезать в анналы лихтенштейнского Форт-Нокса Варнавский не стал. Во-первых, вряд ли за столь короткое время сеть успели очистить от последствий запущенной им лавины. А во вторых, Зоя на чеченских делах собаку съела, и если она говорит, что деньги есть, значит, они есть, и немалые. Не повез же он в Лихтенштейн триста рублей?

Варнавский не любил посещать рестораны. А еще больше он не любил посещать рестораны с Зоей. Обязательно к концу вечера она в большей или меньшей степени напивалась и начинала бузить. А привлекать внимание к своей персоне в таком контексте Варнавскому было крайне невыгодно. Мало ли бульварных репортеров шляется по злачным местам в поисках сенсации. Уж шанса проехаться возмущенной статейкой по адресу председателя Центробанка они не упустят.

Но сегодня он согласился. Зоя ждала его в «Максиме» на Моховой и клятвенно обещала вести себя прилично, изумительный ужин и сногсшибательную новость. По телефону она просто захлебывалась от нетерпения, но даже не намекнула, о чем пойдет речь. Варнавский почему-то решил, что она беременна. Но как он к этому отнесется, банкир еще не знал.

Заказ Зоя, очевидно, уже сделала, и с появлением Варнавского у столика тут же вырос официант с бутылкой бургундского 1969 года, а потом подали утку «а-ля Генрих IV».

– Ты еще не оставил мысли о замечательных миллиончиках Мажидова? – Зоя быстро орудовала вилкой, почти не прикасаясь к вину.

– Нет. – Утка была действительно великолепной, и разговор можно было отложить до конца ужина.

– А план у тебя есть?

– Ты, кажется, упоминала о сенсационной новости.

– Я к этому и клоню.

– И?..

– Он мой отец! – выпалила Зоя и, не скрывая восторга, взглянула на Варнавского, собираясь насладиться его реакцией.

Но челюсть банкира осталась на месте, глаза не округлились и даже кусок в горле не застрял. Он спокойно пережевывал мясо. «Может, она все-таки беременна? Говорят, иногда это сопровождается неврозами и прочими психическими отклонениями», – подумал он и осторожно уточнил:

– И давно?

– До тебя что, не доходит? – взвилась Зоя. – Мажидов на самом деле отец сам знаешь кого, а значит, теперь мой.

– Ты последнее время хорошо себя чувствуешь? Головные боли, тошнота по утрам не беспокоят?

– Ты идиот, Матвей. Считаешь, я все это придумала, высосала из пальца? – Зоя распалилась, оскорбленная недоверием. – Я, можно сказать, из кожи вон лезла, принесла тебе денежки на блюдечке с голубой каемочкой, а ты…

– Уймись, объясни все по порядку.

– Для особо тупых рассказываю с подробностями. В метрике у известной тебе личности записано: отец – Мажидов Аслан Ишаевич. Наш с тобой Мажидов при ближайшем рассмотрении тоже Аслан Ишаевич. Конечно, могло быть так, что они тезки, отцы их тезки, да еще и однофамильцы. Единственная фотография, которую удалось найти у матери, относящаяся к году рождения дочки, плюс минус год, ничего не дала. Он там почти задом, и лицо рассмотреть невозможно. Но мать родила ее на пятом курсе института. Если он чечен, возможно, приезжал в Москву учиться. Я слетала в МИСИ, подняла в архиве списки. И что ты думаешь: был такой Мажидов Аслан Ишаевич из Ачхой-Мартана, учился с матерью на одном потоке. Но институт не закончил, ушел в академический отпуск якобы по состоянию здоровья и больше в институт не вернулся. А примерно через семь месяцев после его отчисления родилась дочка. Кто она – ты знаешь. Может, Мажидов узнал о ребенке и смылся, а может, и не узнал. Главное – в метрике он записан как отец. А значит, берем свидетельство о рождении, свидетельство о браке, свидетельство о смерти «папочки» и некоторую сумму для убедительности – и вперед к нотариусу. Я есть наследница чеченских капиталов.

– Как в индийском кино, – прокомментировал Варнавский, потягивая бургундское.

– Да брось ты, жизнь полна совпадений. – Зоя, удовлетворенная стройностью своего рассказа, вернулась к остывшей утке.

– А ты уверена, что у него на родине нет шестерых детей от трех жен?

– Вот это ты и проверь, а заодно организуй свидетельство о его смерти.

«Уж лучше бы она была беременна», – с тоской подумал Варнавский.

Итак, разговор с матерью Кисина окончился ничем. Хотя нет, я узнал, что муж Веры-Зои находится в Америке. Конечно, это не мешало ему приехать в Москву и провернуть эту операцию. И конечно, мать несомненно скрыла бы визит любимого сынули.

И самое главное – она не узнала или не захотела узнать мою подзащитную на фотографии. Значит, у меня пока нет ни одного человека, кто бы мог опознать Веру Кисину. А ведь с самого начала казалось, что найти таких среди ее знакомых – раз плюнуть. Не может человек пропасть бесследно. Кто-то должен помнить о нем. В конце концов, должны остаться групповые фотографии, анкеты, номера телефонов в записных книжках.

Стоп! Номер ее телефона должен остаться у Лены Филимоновой!

Добравшись до дома, я, не раздеваясь, бросился к телефону и набрал номер Александра Борисовича. Турецкого, конечно.

К моему большому удивлению, трубку взял сам Турецкий.

– Алло. – Голос у него был грустный. Это и понятно: если он дома, да еще так рано, то, значит, в его делах затишье. Значит, он не гоняется за преступниками, не допрашивает свидетелей, не пропадает в своем кабинете до утра, не пьет коньяк с Меркуловым и Грязновым, наконец. Значит, в его жизни сейчас не происходит ни одной маленькой романтической истории, которые то и дело скрашивают жизнь следователя по особо важным делам Турецкого. И поэтому он такой грустный.