Банда 7 - Виктор Пронин Страница 40

Конечно, Пафнутьев мог вызвать Олю к себе в кабинет вполне официально. Для этого имелись основания — ее портрет, в каком бы виде она ни была изображена, лежал в пачке вместе с фотографиями двух убитых женщин, а это позволяло предположить, что она была с ними знакома, может быть, даже они и приехали вместе из Пятихаток.

Но Пафнутьев решил поступить иначе. Во-первых, получив повестку, Оля, скорее всего, попросту сбежала бы домой, исключать этого было нельзя. Но, с другой стороны, придя в кабинет по вызову, она постаралась бы отмолчаться. Наверняка ее милое рыльце тоже в пуху и за ней тянется маленький хвостик правонарушений. Пусть не криминальных, пусть не подлежащих уголовному преследованию, но такой хвостик обязательно должен у нее быть.

— Хотя на фотографии я его не заметил, — усмехнулся Пафнутьев собственным рассуждениям.

Если же его затея удастся и Оля позвонит, то придет она уже как соратница, единомышленница.

Авось! — подумал Пафнутьев, удаляясь от пахомовского дома. — Авось! — повторил он, осознав вдруг, что не зря сходил к давней знакомой Ларисе Анатольевне, не зря провел с ней чуть ли не полтора часа. Ни в чем не разубедила его Пахомова, ни единого подозрения не отмела. Более того — усугубила.

* * *

Худолей вошел в кабинет и молча остановился у двери. Пафнутьев махнул рукой в сторону кресла в углу: присаживайся, дескать. Усевшись, Худолей поставил локти на колени, подпер ладонями подбородок.

— Паша, я загибаюсь, — сказал он.

— Выпить хочешь?

— Нет.

— Тогда дела твои действительно неважные. Это плохо. Так нельзя.

— Что Пахомова?

— Дала показания.

— Признательные?

— Признательные даст чуть попозже. Хотя... Хотя, как сказать... А знаешь, она ведь дала все-таки признательные показания. Но не заметила этого.

— Так бывает, — кивнул Худолей.

— В дело подшить нечего, а чувствую, что сходил не зря. Текилой угостила. В путешествие звала. Вся Европа, говорит, у твоих ног, дорогой Павел Николаевич. Это она меня так называет — дорогой Павел Николаевич.

— А ты ее?

— Дорогая Лариса Анатольевна.

— Италию назвала?

— Нет.

— Ее фирма организует поездки только в Италию. И никуда больше. Аэропорт в городе Римини. Курортные места. Многие гостиницы скуплены нашими ребятами. Небольшие гостиницы, но в сезон всегда переполнены. Там постоянно нужны люди. Женщины в основном. Приятной наружности.

— А вот у Пахомовой горничная приятной наружности, — заметил Пафнутьев.

— Это хорошо, — кивнул Худолей.

— Ее портрет в нашем уголовном деле. Голенькая, правда, но зато все видно... Родинка на внутренней стороне бедра. Пикантная такая родинка, некоторых очень волнует.

— Паша! — воскликнул Худолей. — Неужели ты изловчился...

— Зачем? — пожал плечами Пафнутьев. — На фотке разглядел. Хочешь посмотреть?

— Хочу.

Пафнутьев вынул из стола конверт, перебрал снимки и нашел наконец обладательницу бедра с родинкой.

— И в самом деле, — пробормотал Худолей. — На внутренней стороне бедра.

— Обещала звонить.

— Тебе?

— А что, я еще ничего... Если в баньке попариться, в парикмахерскую сходить, свежую рубашку надеть, стаканчик текилы хлопнуть... Глядишь, еще и сгожусь на что-нибудь.

— Кроме этих блудливых мыслей, у тебя еще какие-нибудь есть?

— К Халандовскому надо идти.

— Зачем?

— Во-первых, кушать хочется. А во-вторых, он все знает. Халандовский — это наша маленькая криминальная энциклопедия. Он все знает, — повторил Пафнутьев и, подняв трубку, почти не глядя, набрал знакомый номер. — Аркаша, это я звоню, Пафнутьев моя фамилия.

— А у меня стол накрыт, — ответил Халандовский буднично, будто разговор шел давно и все приветственные слова были уже произнесены.

— Мы с Худолеем заглянем к тебе минут через двадцать?

— Через пятнадцать, — поправил Халандовский. — А то мясо остынет, а водка нагреется.

— А ты пока не вынимай ее из холодильника.

— Тоже верно, — согласился Халандовский. — А что у тебя, Паша, случилось?

— Труп появился, Аркаша. Странный такой труп.

— Ты хочешь сказать — два трупа?

— Именно так, Аркаша. Два. А Худолей, который напротив меня сидит и привет тебе передает, говорит, что еще будут.

— И ему, Паша, привет. Скажи, что я всегда восхищался его проницательностью и правильным пониманием жизни. Сейчас осталось мало людей с правильным пониманием жизни.

— У него девушка пропала... А следы ведут к этим трупам.

— Это плохо.

— Он говорит, что готов взорвать город.

— Это правильно. Скажи ему, что нас уже двое. Мне тоже приходила в голову такая мыслишка. Все, Паша, мне некогда, я должен заняться столом. Не опаздывайте, — и Халандовский положил трубку.

Стол действительно оказался уже накрытым, но гораздо скромнее, чем обычно. Посредине стола помещалась квадратная бутылка «Гжелки», покрытая мохнатым слоем инея, и рядом с ней керамическое блюдо, на котором горкой возвышалось только что прожаренное мясо — свиная вырезка на ребрышках. Мясо было приготовлено за минуту до того, как в дверь позвонили гости, — на косточках еще пузырился жир. Резать хлеб у Халандовского, видимо, не хватило ни терпения, ни времени — свежий батон был просто разорван на куски.

Впрочем, звонил Пафнутьев напрасно — дверь уже была открыта, и едва он коснулся ручки, как она призывно распахнулась перед ним.

— Прошу садиться! — заорал Халандовский из глубины комнаты. — Кушать подано!

— Да! — крякнул Пафнутьев, окинув взглядом стол еще из коридора. — Мысль человеческая не стоит на месте. Мысль человеческая просто буравит пространство и время, добираясь до самых глубин, до самой сути событий и вещей! Красиво сказал?

— Твое красноречие, Паша, тоже не стоит на месте, — сдержанно откликнулся Халандовский. — Оно становится все более изысканным, но в то же время тебе, Паша, неизменно удается отметить главное, — произнося так много слов, Халандовский не терял времени зря — разрезав пополам лимон, он тут же волосатыми своими лапами из обеих половинок до последней капли выдавил сок, обильно поливая им полыхающее жаром мясо.

Худолей судорожно проглотил слюну и беспомощно оглянулся по сторонам, словно в поисках спасения от всего, что он увидел. Ничего, ничего не требовалось, кроме того, что уже было на столе — хлеб, мясо, водка.

— Я невнятно выражаюсь?! — снова заорал Халандовский. — У меня плохое произношение? Ведь было сказано — садимся! — И он широким жестом указал на кресло и диванчик, словно бы замерших у низкого столика в ожидании гостей дорогих и желанных.