Обреченная весна - Чингиз Абдуллаев Страница 40

Машина, наконец, остановилась. Карина вышла из салона. Он вышел следом за ней.

– Спасибо тебе за все, – грустно улыбнулась она. – Это были самые запоминающиеся дни в моей жизни.

Она не сказала «лучшие». Было бы глупо называть лучшими дни, во время которых они присутствовали при гибели людей и похоронах несчастных жертв в Вильнюсе и Риге. Он это тоже оценил.

Она протянула ему руку, и он потянулся к ней, чтобы поцеловать на прощание.

– Нас могут увидеть из окна, – легко отстранилась Карина. – Моя бабушка любит стоять у окна. Может, ты еще помнишь.

– Конечно, – согласился он, пожал ей руку и сел в машину, уже не оглядываясь.

Приехав в Союз писателей, он узнал, что Пашкевич появится только через два часа. Поэтому оставил свои вещи в гардеробе, где дежурили доброжелательные и все знающие старые женщины, гордящиеся своей работой в таком месте. Затем поднялся в кабинет к Валеху. Там уже сидел Музаев и еще какой-то неизвестный мужчина в темном костюме и рубашке без галстука.

– Здравствуй, – обрадовался Валех, – где ты пропадаешь? Мне звонили три раза и спрашивали, почему ты не приехал по своей путевке. Я перезвонил к тебе в Баку, и мне сказали, что ты находишься в Прибалтике. Значит, решил отдыхать в другом месте?

– Я был в другом месте, – вздохнул Мурад, усаживаясь на стул.

– Привет, – сказал Музаев, – рад видеть тебя. Почему такое кислое выражение лица?

– Просто устал. Я был в Вильнюсе и в Риге.

– Набирался впечатлений для нового романа, – кивнул циничный Музаев. – Стасис, посмотри на нашего гостя. Большой человек из Баку. Секретарь Союза. И прибыл из ваших краев.

Мужчина, очевидно, литовец, кивнул в знак приветствия.

– Что ты там увидел? – спросил Музаев. – Или это государственная тайна?

– Я был там ночью 13-го, у телецентра, – сообщил Мурад, – и все видел своими глазами.

– А ты, Стасис, в это время сидел в Первопрестольной, – напомнил Музаев. – Интересно, что он там мог увидеть?

– Все, что там происходило, – ответил Мурад, – то и увидел.

– Стасис, мы вышли на золотую жилу, – улыбнулся Музаев, – у нас появился очевидец происходившего. И еще писатель. Вот тебе собеседник для «Немецкой волны». Можешь сразу наброситься на него и потрошить, как тебе нравится.

Стасису было не больше сорока. Высокий, худой, темноволосый, с вытянутым лицом, длинным носом и светлыми глазами.

– Можешь поделиться впечатлениями от увиденного? – повернулся Музаев к Мураду. – Рассказать, что именно ты там видел?

– Нет.

– Почему?

– Не хочу.

– Что? – не понял Музаев.

– Не хочу говорить на эту тему, – мрачно проговорил Мурад.

– Это уже интересно. Не можешь или не хочешь?

– Могу, но не хочу. Там убивали людей. А мне принципиально не нравится, когда убивают людей.

– Мурад Рагимович – участник войны в Афганистане, – быстро пояснил Валех. – Он был там тяжело ранен.

– Значит, ты еще и герой, – иронично произнес Музаев. – Как я сразу не догадался? Кого еще могли сделать секретарем Союза в таком возрасте? Сражался за имперскую идею.

– За свою страну, – резко перебил его Мурад.

– За свою страну бьются обычно на своей земле, необязательно так далеко ехать, – пошутил Музаев.

– У нас не спрашивали. Нас туда отправили. И мы верили, что сражаемся за свою страну.

– Похвальный наивный героизм в восемнадцать лет. Но сейчас ты должен понимать, что все это было никому не нужно, кроме наших маразматических кремлевских старцев.

– Нужно, – возразил Мурад. – Тогда это было нужно нашей стране, и мы верили, что там защищаем именно ее.

– Теперь я все понял. Ты – державник и патриот. Наверное, член партии? Хотя, о чем я спрашиваю? Если секретарь, то наверняка член партии. А я вот не вступал в этот «орден тамплиеров», считал, что мне и без них хорошо. Мог выпить, когда захочу, и встречаться с любой женщиной, не опасаясь, что в самый неподходящий момент из-под кровати вылезет секретарь парткома с двумя свидетелями и с протоколом о моем моральном разложении.

Все улыбнулись, даже Мурад.

– Вы действительно были у телецентра? – спросил Стасис с характерным литовским акцентом.

– Да, – кивнул Мурад, – и видел все собственными глазами.

– И можете подтвердить, что танки начали стрелять первыми?

– Танки не стреляли, – честно ответил Мурад, – иначе там было бы месиво из людей и жертв было бы гораздо больше. Во много раз больше. А вот десантники, когда пошли на штурм, начали стрелять. Только в них тоже стреляли.

– Это были провокаторы, – сразу отреагировал Стасис. – Они нарочно прятались среди защитников телецентра, чтобы вызвать ответный огонь.

– Это не провокаторы, – возразил Мурад, – я все видел собственными глазами. Думаю, что провокаторы тоже были, не без этого. Но у некоторых защитников телецентра в руках было оружие, это я тоже отчетливо видел. И стреляли с обеих сторон, хотя понятно, что у десантников было большое преимущество.

– Понятно, – вздохнул Музаев, – все понятно. Этот свидетель нам не подходит. Уходим, Стасис, прямо сейчас.

– Почему не подходит? – спросил Валех.

– Нам нужен человек, который расскажет о зверствах десантников, о том, как танки пошли на приступ и как они убивали несчастных людей. А наш секретарь говорит, что стреляли с обеих сторон, а танки вообще не стреляли. Нехорошо. В Европе могут обидеться и не понять. Там сейчас везде создаются комитеты защиты прибалтийских народов. А тут такой свидетель, – рассудительно произнес Музаев. – А вообще, жалко. Такой идеальный типаж – писатель из национальной республики, бывший афганец. Можно было сделать конфетку, а не репортаж.

– Поэтому я должен лгать? – уточнил Мурад. – Все нормальные люди понимают, что танки не стреляли, иначе там было бы не четырнадцать убитых, а сто четырнадцать как минимум. Что касается того, как все происходило, у меня на глазах танк раздавил девочку-подростка. Вас устраивает такой факт или нужны подробности, как он ломал ей ноги?

Наступило молчание.

– Все коммуняки – злюки, – заговорил после недолгой паузы Музаев и покачал головой: – Ну, почему нужно сразу обижаться? Мы просто хотели сделать интересный репортаж.

– Вот поэтому ваши репортажи и выглядят слишком тенденциозно, – возразил Мурад. – Нужно научиться говорить правду, стараться увидеть всю картину в целом, а не выхватывать отдельные эпизоды, пусть даже и очень трагические.

– Значит, ты оправдываешь убийство мирных людей в Вильнюсе? – уже совсем другим тоном спросил Музаев.

– Нет, не оправдываю. Но я понял, что в таких кровавых столкновениях не может быть одной истины. У каждого она – своя.