Вакханалия - Юлия Соколовская Страница 4

Как машина возвращалась, я не слышала. Но в этом не было ничего странного. По заведенной традиции временной отрезок с пяти вечера до девяти, как наиболее бестолковый в плане творчества, я посвящаю беспробудному сну. В это время под моим окном может проехать незамеченной не то что вшивый «вольво», но и танковая дивизия с обозом и маркитантками.

Стоит ли связывать эти события, я пока не решила.

Утро прошло относительно неплохо. Страх не возвращался. Погода тоже не злобствовала. Дул ветерок, шебурша бурыми листьями. На востоке кучковались тучи, намекая на опустошающий ливень после обеда. Я не возражала, пусть себе льет — два дня не было дождей. Для разогрева замороженного тонуса я посетила «терму», где промыла глаза холодной водой, а по возвращении деликатно раскланялась с мадам Розенфельд, стоящей на боевом посту — в затенении собственного сарая (идеальном, кстати, месте для шпионажа за моей территорией).

— Доброе утречко, Магдалина Ивановна. Давно стоите?

Бабенция, конечно, страшенная. Бастинда горбоклювая из сказки Волкова. Как приснится — не проснешься. И невоспитанная, точно эскадрон махновцев. Проигнорировав мое приветствие, сверкнула глазищами и ушла в глухую тень — словно растворилась. Жуть рогатая.

Напевая под нос «Я стою у ресторана, замуж поздно, сдохнуть рано…», я поднялась в мансарду — заводить кофейник. Мобильник уже вовсю музицировал.

— Ты там еще не примерзла? — учтиво поинтересовалась Бронька Хатынская.

— К чему? — спросила я.

— Тебе виднее. Знаешь, Лидок, не май месяц.

— Нет, у меня сегодня жарко, — с достоинством отвечала я. — Вот «терму» посетила, сейчас камин разведу, сяду, укроюсь пледом, пунш выпью, бекон съем, Бэрримора вызову…

— А ты знаешь, у меня тоже жарко, — перебила Бронька. — Не поверишь, но дали горячую воду.

— Поздравляю, — порадовалась я за подругу.

— Даже две горячие воды, — добавила Бронька. — Из обоих кранов. Целые сутки хлещет. Красотища.

— Смотри не зазнайся, — хихикнула я. — А еще какие новости в мире?

— В мире?.. М-м… — Бронька задумалась. — Ну про третью мировую тебе не интересно… Про падающие самолеты, наверное, тоже… Ах да, зацени — Маргоша с трахалем в турнепс укатила, новость недели, представляешь?

Кто такая Маргоша, а тем более с трахалем, я представляла слабо. Но Броньку уже несло. В ее голосе сквозила обида: она уже месяц не была в районе экватора:

— Тунис, Мальорка, Вечный город, неделя в «Хилтоне» у Колизея — одуреть можно… А там еще лето, Лидок! Вот где натрахаются вволю… Представляешь, пальмы, верблюды, магрибы… Это ж какими бабками надо ворочать?

— Понты дороже денег, — заметила я, оставляя без внимания верблюдов в Риме. — А секс без любви — это грустно.

— Ха, — сказала Бронька, — а по мне, так чистая физкультура. Ты че, обалдела там, на своей фазенде?

— К тому иду. Ценности пересматриваю. Бронька, ты покороче не можешь?

— Ах да, — спохватилась подруга, — довольно у.е. мотать. Словом, у тебя все нормально, эксцессов нет?

— Все чики-чики, — подтвердила я.

— Ну будь здорова, целую жарко, — хрюкнула Бронька. — Привет Бэрримору…

К сожалению, в услугах ни последнего, ни тем более любовника леди Чаттерлей я пока не нуждалась. Самостоятельно затопив камин на первом этаже (благо дров мы с маманей заготовили на всю третью мировую), я отправилась рубить капусту. Это было единственное поручение родительницы, которое я согласилась выполнить.

За сим неблаговидным занятием меня и застал южный сосед Постоялов Борис Аркадьевич — благовоспитанный, подтянутый мужчина в меру за сорок. Он, как водится, копал огород. Только тем и занимался с апреля по ноябрь. Дятлы стучат, солнце бегает, Постоялов копает. Клад, наверное, ищет.

— А вот это вы зря, Лидия Сергеевна, — встретил он чарующим голосом мое появление с топором. — Опережаете события. Капусту на Сергия рубят — восьмого октября. Вот я с понедельника начну.

Я пробормотала что-то отрицательное, но попыталась улыбнуться. Гримаса, очевидно, получилась неважной. Сосед сочувственно покачал головой:

— Почему унылая, Лидия Сергеевна? Не выспались? Вы простите меня сердечно за гиперболу, но сегодня вы похожи на глисту в обмороке…

Я не стала ему занудливо объяснять, чем гипербола отличается от метафоры.

— Послеродовая депрессия, Борис Аркадьевич, — неохотно объяснила я. — Десять лет мучений. Вы ночевали?

— Что вы, — испугался Постоялов, — боже упаси. У меня, в отличие от вас, маленький камин. Полчаса назад приехал. Пока заправился, к жене в больницу завернул…

— Что-нибудь серьезное?

— Да нет… Вернее, да, но пронесло. Спасибо эскулапам, справились. — Борис Аркадьевич троекратно сплюнул и подрумянился. — На колено жаловалась. А оказалось, тромбофлебит. Тромб оторвался и двинулся по сосуду. Вовремя обнаружили, слава богу, а не то бы перекрыл сосуд — и пиши пропало…

— Ужас какой…

— Не говорите, Лидия Сергеевна. Теперь вот за двоих тащу. И ботву перерубил, и в кладовке вчера разобрал — специально приезжал… Старое тещино хозяйство — откуда оно? — все на мусорку отволок. Какие-то кастрюли, часы с кукушкой — от кукушки, между нами говоря, одна челюсть осталась… Даже книги — вы бы видели, в каком состоянии! Мыши сожрали! А ведь приличная литература. «Капитан Фракасс», «Асканио», «Двадцать лет спустя» — сорок девятого года издания! «Наш человек в Гаване» Грэма Грина… Эту, собственно, и не жалко, нуднота невыносимая…

Постоялов, насколько я знаю, принадлежал к среднему классу. Средний автомобиль, средняя дача. Средняя… жена. Занимался незначительной куплей-продажей, в высшие сферы не лез, справедливо полагая, что в высших сферах отечественного бизнеса долго не живут. То есть не рисковал. Хотя очень часто пил шампанское.

На нижней улице, окаймленной зарослями тальника — спутника пересыхающей протоки, — раздался автомобильный гул. Я скосила глаза. В ворота восточного соседа — «голубого» доктора Грецкого — въезжал малютка «RAV». Магнитола гремела на полный «dolby-surraund»: стареющий мачо-шансон прокуренно плакал о заблудившемся лете. Навстречу гостю уж спешил хозяин особняка — апологет большой и чистой гомосексуальной любви терапевт Грецкий. Безлик, брюхат, рост — метр в прыжке, нос — повеситься можно. Обежал капот и услужливо распахнул дверцу, из которой появился зевающий молодой человек в кудряшках. Манерно принял протянутую руку.

— Врачи без границ, — глубокомысленно хмыкнул Борис Аркадьевич. — Небо бы такое голубое.

— Тьфу на них. — Я воткнула топорик в теплицу и отправилась пить чай с халвой.

Минут через десять у моих дверей нарисовалась Зойка Макарова — мнительная особа, в направлении которой вчера днем продвигался серый «вольво». Я как раз пила из блюдечка чай, важно надувая щеки, и прекрасно видела между шторами, как она мнется на крыльце, кусая губы и царапая запястья (ванилью натерла).