Джокер старого сыскаря - Юрий Шурупов Страница 4

Старший следователь прокуратуры Запрудовского района Тимофей Кузьмич Репнин второй год был на пенсии. Среднего роста, плотный, с глубокими залысинами в когда-то курчавой, а теперь поредевшей и поседевшей шевелюре и пышными русыми усами. Небольшие, с прозеленью глаза отражали ум и проницательность их хозяина. Одевался Тимофей Кузьмич просто и в то же время строго, не допуская малейшей скованности одеждой, равно как и её неопрятности. Его любимое выражение «задницей чую» некоторые молодые следователи пытались ввести в свой лексикон, но ни у кого эта присказка не звучала так естественно, ни у кого она не гармонировала с произносимой фразой, как у Репнина.

Уступая заботливым увещеваниям жены, Тимофей Кузьмич всячески пытался приучить себя к мысли, что за сорок лет работы он заслужил законное право на отдых. Однако пока у него это не получалось. Во многом причиной тому был зять, капитан городского следственного отдела Александр Жаров, который постоянно держал его в курсе всех уголовных происшествий. Некоторые из них Тимофей Кузьмич оставлял без особого внимания, лишь изредка давая советы, в каком направлении лучше всего вести следствие, а иногда в нём по-настоящему вспыхивал прежний азарт и он с головой погружался на пару с зятем в расследование запутанного дела. Начальник следственного отдела полковник Игнатов знал об этом и всячески старался поддерживать инициативность старого друга.

Так получилось и на этот раз, когда Жаров рассказал Тимофею Кузьмичу о грабеже с двойным убийством в староверческом скиту. К великому неудовольствию жены, Глафиры Трофимовны, рьяно оберегавшей его покой и здоровье, Репнин забросил все домашние дела и заявил себя полноправным членом следственной бригады. Игнатов и Жаров были рады такому решению, тем более что несколько лет назад Тимофей Кузьмич расследовал в деревне Сосновка дело о хищении редчайшего фолианта, случайно обнаруженного школьниками в бывшем купеческом доме, – одного из сохранившихся до наших дней первопечатного экземпляра Острожской Библии [31]. Пока ещё слабую, эфемерную связь между тем давним делом и случившимся теперь в староверческом скиту Святое Поле преступлением усмотрел именно Репнин, хорошо помнивший весь ход расследования в Сосновке.

…Дом купца Подрядова был большой, двухэтажный, рубленный из толстой смоляной сосны. Второй век стоит – и хоть бы что ему! Время выкрасило его чернотой, не повредив при этом белила на оконных рамах. Ни углом нигде не просел, ни одно стекло в больших, украшенных резными наличниками окнах не треснуло. Крыша – как будто вчера крыта, её сероватая матовая оцинковка с годами, кажется, стала ещё прочнее, ещё неприступнее для непогоды. Огромный двор с многочисленными хозяйственными постройками, назначение которых не всякому сегодня понять, был когда-то обнесён мощным частоколом, большей частью сохранившимся в неплохом состоянии. Пустующий дом не был заколочен, как это обычно делается в деревнях. Но никто и никогда к нему не подходил, не говоря уже о том, чтобы заглянуть внутрь. Даже внук купца, Василий Гаврилович Подрядов, приезжая со строителями на реставрацию некогда возведённой дедом Троицкой церкви, не подходил к дому, а останавливался у знакомых стариков. Оберегала купеческое гнездо какая-то неведомая сила, что придавало дому особую таинственность. А чтобы кто поселился в нём – об этом сосновцы даже думать боялись. И разобрать его хотя бы на дрова ни у кого не поднималась рука. Так и стоял он – памятью о далёком и не самом плохом прошлом.

По словам старожилов Сосновки, дом пустовал с конца тридцатых годов. Добровольные помощники Репнина много и вдохновенно рассказывали о купеческой семье, всякий раз внося дополнительные подробности. Суть истории сводилась к тому, что купец первой гильдии Михаил Фёдорович Подрядов неожиданно пропал сразу после надругательства над деревенской церковью, выстроенной на его пожертвования и бывшей для купца не столько предметом гордости, сколько душевным утешением. Никто не знал, куда он исчез. Жена его с сыном Гаврюшей на руках поубивалась от горя да года через два, в зиму, сама уехала к родственникам то ли в оренбургские, то ли в сальские степи. Ни распоряжения никакого насчёт дома не оставила, ни поселиться в нём никого не благословила. И с собой ничего не взяла, только сундучок маленький в розвальни поставила да тулуп медвежий застелила. Проводили её честь по чести, но в дом никто зайти не осмелился – добро чужое, впрок без благословения не пойдёт.

Через какое-то время деревенский балагур – вездесущий дед Андрюха – распустил по Сосновке слух, будто бы в купеческом доме по ночам кто-то ходит со свечой: то на чердаке слуховое окно озарится, то на первом этаже окошко засветится. Проверить слова деда желающих не нашлось, а самому ему веры в деревне давно не было: напридумывает небылиц – и глазом не моргнёт. Но шептаться – шептались долго. Потом забыли… Правда, дед Андрюха, уже совсем древний, но по-прежнему неугомонный, и Репнину не преминул рассказать об этом. Тимофей Кузьмич со всей серьёзностью выслушал старика и даже из уважения к возрасту поблагодарил за информацию.

Однако куда больший интерес следователя вызвала записка, принесённая ему теми самыми школьниками, которые и нашли в подвале купеческого дома вместе со скелетом его хозяина Острожскую Библию. На клочке полуистлевшей бумаги Репнину с трудом удалось прочитать: «…не дожить. Коли Богу будет угодно, и сия записка попадёт в добрые руки, заклинаю вернуть в Сосновку в Троицкую церковь обретённые мною за много годов святые иконы числом до двадцати шести, кои мы с нашим батюшкой о. Николаем успели схоронить от антихристов у тайных староверов. О том с ними есть честная договорённость перед Святым Распят…»

– Где вы взяли эту записку? – спросил Тимофей Кузьмич у ребят, преисполненных гордости за свою причастность к расследованию преступления.