Сокровища России - Сергей Голованов Страница 4

Первую икону для Нортона Эдик получил уже через неделю, и неделя вышла нервотрепистой для всех, кроме деда. Ключи от рабочего кабинета и так называемого склада, комнаты, где хранилась основная часть коллекции, он таскал всегда с собой, и заполучить их в свои руки хоть на часок представлялось делом весьма сложным, но Танька поймала момент, когда на другой же день к старому хрычу завалился в гости такой же хрыч-коллекционер. Такой, да не такой, ибо редко с кем дед распивал чаи, а, тем более, что покрепче. С четвертинки старых мухоморов изрядно развезло, и когда гость захотел подымить беломориной, они вышли на балкон, оставив дверь в кабинет, где проходила пьянка, открытой. Ключи лежали на столе между винегретом и тарелкой с колбасой. Танька не удержалась, заглянув в кабинет, и сцапала, не думая о риске, надеясь на «авось». И оно не подвело, родимое, вывезло, стариканы ничего не заметили. Иван успел сбегать за угол и выточить новый комплект ключей, а жена вернула их на стол во время очередного похода на балкон. Если б дед заметил пропажу ключей, кранты всему — подозрительный, он ничего не ожидал от окружающего мира, не доверяя даже родной внучке. Мир отплатил ему тем же — вот к чему приводит недоверие к людям. Так горько размышлял Эдик, когда попал уже на следующий день в старикашки кабинет, чтобы порыться в его бумагах. Прохиндей утопал в Российский Музей «для консультаций», и Эдика тут же вызвали по телефону. Просмотр бумаг жадного старикашки был необходим — Эдик знал, что все коллекционеры ведут уход-приход по коллекции, а Анатолий Иванович еще и бывший реставратор-профессионал, поэтому брать что-то наобум из его хлама — значило спалиться в пять минут. Надо сперва вычислить, что можно брать. Все реставраторы ведут «журнал» работ по отдельным единицам коллекции, у Анатолия Ивановича он имелся, с кучей других тетрадок, и все это ознакомилось с Эдиком, одно за другим, появляясь из левой тумбочки стола. Журнал подтвердил подозрения Эдика в слабости глаз Горшкова — за последние пять лет в графе «вид работ» значилась в основном очистка и укрепление красочного слоя. Расчисткой отдельных участков с помощью скальпеля, микроскопа и растворителя старик больше не занимался, тем более — восстановлением «пробелов» — все эти работы очень ответственные, руки и глазенки не тянут, боится испортить. Эдик отбросил последние сомнения — можно заменить подделками хоть всю коллекцию. Старикан не заметит. Журнал, кстати, высветил, словно прожектор, направленный в колодец, всю глубину черной, подлой душонки мерзкого старикашки. Нехристь уже два года систематически отдавал иконы и картины для реставрации в Российский Музей, причем — как это следовало из бухгалтерского журнальчика — реставрация даже приносила ему мелкие, но доходы. Ну, короче говоря, Российский Музей оплачивал ему трамвай или метро, типа того, что говорило Эдику о многом. Никто не будет реставрировать бесплатно, даже если захочет, не сможет расторгнуть договор о завещании с Российским музеем. Фактически тот оплачивает — пусть по символическим ценам — эту дареную коллекцию. Заранее. Из обоюдного интереса. Через мастерские Российского Музея прошло уже не меньше четверти коллекции, сумма уже набежала. Странным показалось то, что музейщики брали в реставрацию по критерию чисто денежной ценности — без всякой там тематики и годам. Подумав, Эдик нашел объяснение — руководство музея готовится принять в дар коллекцию явно для обмена, а не для экспозиции. Короче, темнят. А ведь старикан в том, перехваченном Танькой письме, хвастал дружку, что существует твердая договоренность об этом! Конечно, любой коллекционер, передавая коллекцию в дар, надеется на экспонирование, чтобы люди смотрели, чтобы знали мозгляки, что он круче их — вот взял и пожертвовал, вот я каков карась, не то, что прочая мелочь. Память надеется оставить, Иуда. Чтоб хоть там ожить, когда посетитель рыбьим взглядом скользнет по мемориальной табличке с фамилией…, вот же гад старый! знает, что родные и так не забудут, проклиная веки вечные, и внукам это завещая. Как же надо ненавидеть людей, чтобы отдать им в дар свою гадскую коллекцию?! Но Бог не фраер, он все видит. Коллекции старого придурка уготована даже не экспозиция, а распродажа своего рода, когда она пойдет на обмен с другими музеями, с приплатой, разумеется, в карман руководства. Так для кого, спрашивается, собирал всю жизнь коллекцию этот старикан? Для этих чужих ему людей? Да, любить человечество можно, только ненавидя своих родных. Хромает дочка-хромоножка. Внучка мается в комнатенке-чуланчике вместе с квадратным мужем, только мечтая кувыркаться в собственной квартире. Он, Эдик, гораздо лучше старика — тот обворовывает родных, а он, Эдик, его, мерзавца, которого сам Иисус бы — и тот…, ну, Иисус бы, может, и простил негодяя, ему по рангу прощать положено, однако вот апостол Петр, какой ни ангельский чин, а непременно даст еще старикану по уху на том свете, а Павел — тот и в глаз засветит. За то, что старый греховодник не возлюбил своих ближних, да еще и кумира себе сотворил их старых загаженных досок и холстов…, впрочем, уже терпилово Божие истощилось — недаром тут Эдик стоит, а старый уже получил и по рукам, и по гляделкам.

Положим, Эдик сознавал, что такими рассуждениями он скорее успокаивает собственную совесть — но только краем сознания. Мир несправедлив, и кто такой Эдик, чтобы пытаться установить справедливость? Свою. Это все. Всеобщая — это к Господу. Даже Он отказался от этого. Раз простил. Эдик и выбрал из списка уже отреставрированного этого «Георгия» XV века. Уж его старикан, если и наткнется, особо разглядывать не будет. И копию изготовить несравненно легче, чем с Рублева. Автор-живописец крепкий, по письму видно, но таких Эдик подделывал пачками. Такого рода «новоделов» Эдик намастрячил в свое время достаточно, затирая потом живопись для придания старины чуть ли не сажей с краплаком на масле.