Лавандовое поле надежды - Фиона Макинтош Страница 4

Люк шагал в ногу с отцом. Тот явно был взвинчен – вот-вот сорвется.

– Здорово, конечно, что вы вернулись, но знай мы о вашем возвращении заранее, успели бы подготовиться лучше. – Он положил руку на плечо отца. Даже сквозь ткань пиджака чувствовалось, как торчат угловатые ключицы.

– Времени не было, – отрывисто ответил Якоб. – Где Вольф? Я написал ему с дороги.

– Мы все равно сегодня ужинаем вместе. Саба готовит его любимые блюда.

– Хорошо. Надо с ним поговорить. – Отец вздохнул и огляделся по сторонам. – Когда-то я на этот холм взбегал одним махом…

Люк обратил внимание, как медленно и тяжело ступает отец.

– Папа, ты здоров?

Якоб опустил голову, и Люк изумился, увидев, что губы у него дрожат.

– Сам не знаю, сынок. Но я рад тебя видеть. – Он взял Люка под руку. – Помоги-ка мне взобраться на этот разнесчастный холм. Хочу посмотреть сверху на любимую долину.

Оба умолкли и в уютном молчании побрели бок о бок через деревню. Люк вел отца узенькими улочками, где пахло стряпней, а из-за приоткрытых ставней разносились отзвуки голосов. Дорога вела в гору – к огромному, нависающему над долиной утесу. К тому времени, как они добрались до гребня, солнце зашло, но было еще совсем светло, даже по меркам провансальского лета. Ночь спустится на деревню лишь через несколько часов. Люк помог отцу сесть и устроиться на небольшом обломке скалы, а сам встал рядом, пытаясь скрыть владевшее им смятение.

Долгое время Якоб Боне молчал. Ему не исполнилось и семидесяти. Большую часть своей жизни он был коммерсантом, хотя начинал с выращивания лаванды. В отличие от Люка Якоб не питал особой любви к земле. Лаванда служила источником благополучия его семьи, но Якоб приумножил состояние, распоряжаясь деньгами умело и талантливо, не боясь и рискнуть. Когда ему было столько же, сколько Люку сейчас, он уже не имел дела с фамильными плантациями, а нанял управляющих. Конечно, он мог продать поля – однако продавать не стал из сентиментальных соображений. И как же Люк этому радовался!.. По мере разрастания парфюмерной промышленности выращивание лаванды превратилось в очень выгодный бизнес. Причем Якоб занимался лишь бухгалтерией и инвестициями. В семьдесят лет ему еще рано выглядеть таким слабым и хрупким!

Только теперь, глядя на одного из самых дорогих ему людей, Люк осознал, как разительно отец переменился. Мертвенно-бледная, истончившаяся кожа туго обтягивала исхудавшее, превратившееся почти в скелет тело.

Люку сделалось стыдно за себя самого, такого крепкого и мускулистого, за свой здоровый загар.

– Похоже, парижская жизнь нашу семью не слишком-то баловала.

– Люк, мне надо дать образование твоим сестрам. Здесь, в Сеньоне, для них ничего нет. Ты можешь себе представить, чтобы Сара или Ракель прозябали, не имея возможности развивать ум? А Гитель? Ей нужно то, что может предложить только Париж… Все мои дела тоже ведутся в Париже. – Отец понурил голову. – Точнее, велись. – Он закрыл глаза и глубоко вдохнул. – Чем тут пахнет?

Этот вопрос Якоб задавал бесчисленное количество раз в детстве Люка – но Люк не уставал отвечать на него. Ему были дороги воспоминания о далеких счастливых временах, когда он вот так же смотрел сверху на живописную долину: лоскутное одеяло полей и садов, оливковых рощ и синевших в сумерках высоких кипарисов.

Люк кашлянул, пытаясь избавиться от кислого привкуса во рту.

– Чем пахнет?.. Само собой, лавандой. Тимьян нынче вечером тоже крепок. А еще розмарин, мята и слабая нотка шалфея. Между прочим, жаркое в кастрюле мадам Бланш томится вовсю.

– Ммм. – Отец кивнул. – Майорану она сегодня не пожалела.

– Ты меня сюда привел не травы обсуждать.

– Нет. Просто хотелось продлить на минутку иллюзию, будто ничего не изменилось и жизнь по-прежнему проста и безопасна.

– Папа, что привело вас сюда в такой спешке?

Вдали торжественно зазвенел колокол Сан-Мари – церкви двенадцатого века. В Средние века она приветствовала пилигримов, отправлявшихся в паломничество в Италию или Испанию, – именно поэтому их крошечная деревушка и могла похвастаться столь большой и пышной церковью.

Якоб вытащил из кармана трубку и выбил пепел на обломок скалы. Только сейчас Люк обратил внимание на то, что на рукаве у отца нашит кусок желтой ткани в форме звезды. Посреди нашивки было выведено слово «Juif».

– А это, черт возьми, что такое?

– Мы носим такие нашивки уже с месяц, сынок, – пожал плечами отец. – Указ вступил в силу в начале июня. Мы, евреи, должны носить это везде и всюду.

В Люке вспыхнул гнев.

– Мало им того, что они выгнали всех наших с государственных постов, из промышленности, из торговли…

Отец закончил за него:

– Юриспруденция, медицина, банковское дело, гостиницы, недвижимость, даже образование… Бенджамин Майер так и не оправился, потеряв место профессора в университете. Причем постепенно становится все хуже и хуже. Новые конфискации, новые унижения. До сих пор мне удавалось ограждать наших девочек, но теперь даже моих сил не хватает.

– Значит, вы приехали насовсем? Здесь мы сумеем уберечь семью.

Отец грустно улыбнулся.

– Честно говоря, сомневаюсь, сынок, особенно после утверждения нового Schutzhaft.

Люк непонимающе уставился на него. В животе вдруг возник ледяной ком.

– Schutzhaft?

Он знал значение этого слова – арест и защита, – но при чем тут оно?

– Благородное гестапо намерено нас, евреев, оберегать. Предупредительное заключение, опека с целью защиты – вот как это называется. Красивое название – просто фасад, под прикрытием которого они намерены нас всех упрятать за решетку.

– В тюрьму?

– И не только нацисты. Наши французские власти тоже приложили руку.

– Но ведь генеральный комиссариат по еврейским вопросам…

Отец сплюнул на землю между ними. От потрясения Люк не закончил фразы.

– Алчные продажные твари! – припечатал Якоб. – Правительство Виши с радостью приняло антиеврейские указы и до того озабочено тем, как бы все, что было у нас конфисковано, не попало в лапы немцам, что большинство наших друзей с оккупированных территорий стали беженцами или очутились в лагерях для перемещенных лиц. – Якоб невесело рассмеялся. – А мы… мы облегчили им эту задачу. Как покорные бараны, выполняли все, что от нас требовалось, сами являлись в префектуры для регистрации – называли свои имена, имена родителей, детей, адреса. Теперь у них есть полные сведения о каждом еврее во всем Париже. Да насколько я знаю – во всей Франции!