Гелен Аму. Тайга. Пеонерлагерь. Книга 1 - Ира Зима Страница 4

Егор объявился, схватил бумажки, попутно чмокнул меня в лоб, ну, я ему, типа, племянницы. Зоя, моя бабушка, трепетно дружит с его мамой Аней. Егор Константинович тут же что-то проорал в «мегафон», вблизи не разобрать этого бульканья, и снова обернулся ко мне:

— Все что ли? Можно ехать? Дурдом. Я в полном охренении! Нет, это все, последний год так скачу, теперь только «черноморские курорты», — он понял, что «списки» отряда на отправление уже готовы, выдохнул.

— Что, в «Артек» подашься, к конкурентам? — спросила его Горелка, то есть Таня Горелова. Девки «новые» и те, что «старые», из постоянного состава отряда, тут же облепили стол. Такая уж у Егора харизма, невыносимая для дам любого возраста, сословия и положения, хотя сам он совершенно не мил.

Егор Сотников скорее груб и хамоват своей непоказушной брутальностью и полным нежеланием производить впечатление, что действует с прямо противоположным эффектом. Толпа уже залипла вокруг стола, а пока я тут торчала, никто к этому «пятаку» так и не обернулся, кроме записывающихся в отряд новеньких. В этом году многие наши парни догнали Егора в росте и даже переросли, что не сделало его визуально ниже, он такой весь заметный, мускулисто-эластичный, движения все скупые и сам немногословен. Ну и джинсы на нем круто сидят. Это же важно для девушек? Для Егора нормально выдавать информацию междометиями, ключевыми словами, полужестами, но это скорее профессиональный отпечаток и никак не признак косноязычия. Именно Егор рассказывает пасторальные истории на пионерских кострах в литературном стиле, традиционном для радиопостановок, и голос у него такой же глубокий, убаюкивающий, как у дикторов. Но чтобы таким узнать Егора нужен особый случай, в основном он резок и уклончив в общении, типичный одиночка и даже бука. И только некоторые его жесты выдают порой, каким он был в юности — эмоциональным и порывистым, когда он, как сейчас из-за этой нервной суеты, выправляет «шатенистый» чуб резким движением кисти — так и не дашь парню его тридцать. Но чаще он смотрит на мир молча, спокойно, без суеты и лишних движений. Острые подвижные желваки на скулах погрубевшего лица и «вечно-руки-в-карманах» выдают внутреннюю жесткость и сосредоточенность на чем-то, посторонним недоступном. И чего они все тут вокруг него толпятся?

Егор вновь помчался куда-то, и скученность у стола резко рассосалась, а за этой кучей-малой я сразу и не увидела уже в объятиях Бабочки, то есть Ленки Пантелеевой того самого, кто косвенно является еще одной упорной причиной, почему мне так нестерпимо надо в эту «Тайгу». Да вот так! И себе я честно признаюсь — этот парень моя запредельная мечта, мой сон, стоит только закрыть глаза. Рома Валевский не только объективно «звездный персонаж», музыкант, вокалист и все такое, так еще и главный «мажор» не только лагеря, но и всех близлежащих весей. Дед его Меркулов — супербосс «Десятки», нашей «Тайги» и еще тех двадцати «нижних» лагерей на Енисее, что построены от мегаполисов Сибири, Камчатки, Дальнего Востока и Крайнего Севера. В тех краях — «вечная мерзлота», так что наш местный, резко континентальный климат с тридцатиградусным летом в два месяца — вполне себе курорт.

Да, вот так, угораздило меня крепко втрескаться в самого заоблачного парня аж в восемь лет, а он мне не «по зубам», не «по ногам», не «по карману» и вообще «ни о чем», он даже со мной не разговаривает никогда! Но мечта, там внутри, не предъявляет к нам таких жестких материальных требований, мечтается себе сама и позволения на то не спрашивает. Впадешь в дремоту, а он уже там, в кишках и на всех внутренних горизонтах тебя поджидает со всем своим нутром, все к твоим ногам выкладывает, все свои прорывы, всего себя и весь мир в придачу — и все у меня так. Заученная я, не целованная девочка, все мои мечты такие — пространственные, максималистские и непутевые. Ромка Валевский не смазлив, а то я смогла бы отвратиться от него быстро, не нравятся мне «сладкие» самообращенные красавцы, нет, с ним все намного хуже, он такой пацан-пацан, как хулиган «со дворов», только одет несколько почище, ну и кроссы у него крутые, предмет моей вечной зависти. И никакой тебе мажорной вывернутости; выражение на лице не высокомерное, слегка отстраненное, словно он всегда немножко «не здесь», а там, откуда вытаскивает свою музыку; и временами он вообще ни черта вокруг не замечает. Талантище, как ни крути! Но ему не приходиться повседневно выбираться из «отстоя», безвестности и нулевости своего положения — в этом видимом мире он виден всем с самого рождения! И ни о чем парень не парится, у него все есть, было и будет, ему бороться ни за «кроссы», ни за девиц вообще «не светит», да и за все остальное тоже, само в руки идет, не иначе. Это основательно его раскрепостило, он никому ничего не доказывает, гениально безалаберен и беспечен, а «если что» у него всегда есть Ванька где-то под боком, его лучший друг с горшкового возраста. Между прочим, это тот самый Ванька, который и мой друг, но при этом мы с Валевским умудряемся никогда не общаться, не пересекаться и не занимать одно пространство, как две параллельные несовместимости.

Но по поводу Ромки Валевского я не напрягаюсь, придыхаю — да, и ни на что не рассчитываю при этом, а то застряну на «нем», и жизнь пройдет мимо, не только летний сезон. Бабочке, Ленке Пантелеевой, нашей «стопудовой» отрядной красотке, он нервы с первого класса крутит как попало, а подружки у него все мигрируют и меняются, и не учтешь всех, не запомнишь. Вот я и не учитываю! Вот еще! Был бы он какой-нибудь «кумир из телика», то повесила бы его фотку на стену без комплексов. Ну, положено подростку иметь такую кумирообразную привязанность, вот я ее и имею, так и зову его про себя «Плакатный». Мне же нужен нормальный какой-нибудь, живой парень, без неземных метаний, у меня вон своих навалом, могу подкинуть кому с лихвой, а уж с покорителем выхоленных красавиц я вообще не знаю, как себя вести. На подмостках его диджейского пульта среди толпы «приспешниц» я точно не удержусь, и искусством намазываться на парня телом в публичном месте вряд ли когда овладею. Так что он просто есть, и все — этого достаточно.

Валевский стоит у автобуса и весь в Бабочке, обложен ею со всех сторон, в какой-то майке закидонистой с цифрами и надписями, в как попало поднятых на зад штанах, кепке набекрень с вываливающимися русыми вихрами… Повернулся вдруг и смотрит прямо на меня, не-ет, это я уставилась на него! Ду-ура!

Резко, в стыдном порыве развернулась от Валевского и Викуше в грудь с разгону угодила, то есть Виктории Павловне Горленко, нашей директрисе попала прямо в крепкие лапы. Она же, не прекращая своего движения вдоль каравана автобусов, прихватила и меня, идет и подволакивает за собой, не сбавляя упорного шага. Женщина она не шибко высокая и не крупная вовсе, но такая тугая, основательная в действиях и во всей своей красе, холеная, в ладном костюме, на каблучищах, рубящих плитку под ногами, волосы гладкие, губы вишневые. Королева! Но мы зовем ее Викуша, и она знает об этом, постоянно у всех непроизвольно выпархивается, и, видимо, ей это как-то льстит, такая мягкость в имени, но на деле то чистый сарказм, она ж «танкер», а не баба. Скандальная тетя встрепенулась на фоне Викуши, тут и проявился весь ее привокзальный вкусовой стандарт, она как буфетчица деревенской станции в своем пергидроле, выстроенном парикмахерским разумом в башню на голове, в чем-то масляно-кричащем, хотя, клянусь, от нее так и несет деньгами, связями и влияниями на простых смертных. Но до Викушиных горизонтов она явно «не долетит», вот и стоит, разинув рот, идеи ее пропечатывающего образа поспешно слизывает.