Ловушка горше смерти - Светлана Климова Страница 4

Поезд застыл, дрогнув. Из его утробы начали вываливаться люди, которые волокли чемоданы, тюки и ящики, громоздя их на щербатом асфальте перрона. К ним бежали, толкаясь, другие; кроме того, вдоль поезда взад и вперед озабоченно прохаживались третьи. Это напомнило мальчику рынок, на который Манечка его как-то взяла с собой, и с тех пор он с опаской относился к любому большому скоплению народа.

Сейчас, чтобы не дать крикам, шуму и чужому возбуждению захватить его, он закрыл глаза. А когда открыл — перрон был пуст, Манечки же рядом не было.

Она стояла, маленькая и беспомощная, у облупленной тумбы фонтанчика, не источавшего ни капли воды. Навстречу медленно, с прямой спиной, неся в руке серо-зеленый рюкзак, шла высокая худая женщина в темно-синем платке, повязанном наподобие шлема. Даже издалека мальчик поразился синеве глаз этой женщины и ее неулыбающемуся ненакрашенному рту. Он подбежал к Манечке, обхватил ее руками и почувствовал, как она дрожит. Женщина опустила рюкзак в пыль и также обняла бабушку. Манечка затряслась так, что ему пришлось как бы и придержать ее слегка, чтобы не упала… Тут женщина, выгнув по-змеиному свою высокую шею, глянула на него сверху через Манечкино плечо, прямо ему в лицо брызнули слезы — и бот уже она сидит перед ним на корточках и гладит его плечи, волосы, щупает его спину, попку, коленки и шепчет: «Не хочу плакать, не буду, наконец-то, мой малыш…», а Манечка рыдает уже в полный голос…

К ним стали подходить какие-то люди, и женщина, подмяв его на руки, пошла к вокзальному тоннелю. Ее синий платок сбился на плечи, открыв коротко остриженные черные волосы, и вдавился ему в подбородок. Мальчик подвинул , губы ближе к щеке этой женщины — кожа была нежной, бархатистой, пахла грушей. Она сильнее прижала его к себе и побежала; позади с рюкзаком и своей сумкой, путаясь в длинном плаще, семенила запыхавшаяся Манечка…

Мама оказалась суровым человеком, но это как раз и понравилось ему больше всего:

— Как ты очерствела, Лина, — говорила ей с укором бабушка, — сына не приласкаешь, не погуляешь с ним, не почитаешь ему.

— Погуляешь тут, — отвечала мама. — В этой тьму-таракани скрыться негде от посторонних глаз, только выйдешь на улицу — тебя так и ощупывают с ног до головы. Щупачи… Ненавижу этот город… И зачем Ивану мои ласки — он и так знает, что я его люблю больше жизни, я продержалась эти пять лет только одной мыслью, что мы когда-нибудь будем вместе.

Они и были первое время вместе — до зимы, до весны, до лета. И так как она уже больше никуда не пропадала, он привык к ее внешней суровости и сдержанности, а также к ее отсутствию — мальчик, как и прежде, проводил большую часть времени вместе с Манечкой в этом чудном, не похожем ни на что доме…

В конце лета на кухне, допустим, солили огурцы. Вначале их привозили на тележке к подъезду из овощного полуподвального магазинчика, звавшегося «Дары осени». Затем бабушкин знакомый слесарь сносил их прямо в деревянных ящиках на кухню. Маня сваливала огурцы в кучу, а тару отправляла назад, в магазин. В это время мальчик должен был огурцы сортировать, то есть отбирать крупные и желтые, а небольшие огурчики бросать в ванну, полную холодной воды. Затем…

Затем на газовой плите грелась в двух больших кастрюлях вода, огурцы еще дважды промывались в ванне струей из шланга, а на полу выстраивались трехлитровые банки, в которые бабушка набивала пахучую жесткую траву, чеснок, еще что-то.

Затем… Он никогда не выдерживал до конца этих манипуляций — уходил спать. А Манечка допоздна гремела на кухне, которую поутру мальчик обнаруживал пустой и чистой, полной острого запаха рассола. Огурцы же в банках — строем стояли вдоль стены в темной маленькой комнатушке у входной двери, где никто никогда не жил…

Маня этими солеными огурцами впоследствии торговали на продуктовом рынке недалеко от стадиона «Пионер». на брала мальчика с собой, и эти походы относились к числу самых кошмарных эпизодов его детства. Одной рукой бабка волокла позади себя внука, поскольку тот ни за что не хотел с ней отправляться.

В другой, дрожащей от напряжения ее длани раскачивалось эмалированное ведро, до краев нагруженное огурцами в рассоле. Крышка погромыхивала в такт тяжелой поступи хозяйки, рассол выплескивался на асфальт. На рынке их поджидала соседка, не та, молодая, с дочерью-негритянкой, а другая, с третьего этажа, грузная и крикливая алкоголичка…

— К дьяволу эти твои огурцы! — сказала мама в конце лета. — Мне Ивана в школу подготовить надо.

— Линочка, у нас нет денег…

— К дьяволу! — повысила голос мама. — Думаешь, я не представляю, как все это происходило, как ты ругалась в магазине, как тащила ящики на себе, а потом с этим говном возилась, чтобы выгадать на базаре жалкие гроши… Ты ведь торгуешь поштучно! Поштучно?

— Не кричи, Лина, пожалуйста…

— А Ванька? Его небось мутит от этих твоих огурчиков… Дались они тебе… Ты ведь его с собой таскала торговать, таскала? — уже поспокойнее полуспросила мама.

— Какая же ты стала злая, Полина, — проговорила Манечка, — не я же виновата в том, что нам с Ванюшей именно так пришлось жить…

Мальчик в это время поспешно застегивал штанишки, чтобы в паузе их раздраженной перепалки незаметно выскользнуть из туалета и перебежать в свою комнату. Туалет находился тут же, в кухне, и улизнуть оттуда так, чтобы его не заметили, было делом нелегким. Покончив с пуговицами, он осторожно отодвинул ситцевую, в цветочек, занавеску и выглянул в стеклянное оконце, выходившее к газовой плите и злополучной огуречной ванне. Мама стояла спиной к столу, яростно уталкивая крутое тесто для вареников. Манечка почти полностью находилась в ванне — оттуда торчал только ее круглый зад, — отдраивала дно от ржавых пятен. Момент был подходящий, оставалось только бесшумно снять крючок и прыжком преодолеть обе наружные ступеньки, но тут Манечка выпрямилась как пружина и повернулась к маме. Мальчик понял, что они снова уставились друг на друга, так что проскочить незамеченным ему не удастся, — и замер.

— Да, да, ты не ослышалась, я иду на работу. Сколько можно? Больше года мы живем на твои деньги, но я не виновата, что меня никуда не брали в этом паршивом городе. Здесь у меня был один-единственный знакомый человек я его случайно встретила, и он…

— Случайно?

— А ты думаешь, бывает по-другому? Что я его специально искала? Мы познакомились еще шесть лет назад.

— В Москве?

— Мама, оставь этот сыскной тон! Ни в какой Москве он не бывал. Здесь, в этом Харькове, я работала два дня, тогда еще… В общем, давно, и познакомились с ним… А теперь мы встретились, у него тетя администратором в гостинице…

— Как называется?

— Не все ли равно! — вскрикнула мама. — «Интурист» называется. Это что, имеет значение для тебя?

— И кем ты намерена там работать?

— Горничной. О черт! Что ты на меня так уставилась? Ты полагаешь, что такая женщина, как я, да еще и недавно отсидевшая, может стать только проституткой? Или разливать пиво на вокзале? Ты за кого меня принимаешь, умная моя, ученая мамочка?