Кошачьи - Акиф Пиринчи Страница 4

Сейчас он заметит меня и решительно перейдет в наступление, потому что, вероятно, еще его прадедушка какал на этой террасе или же в 1965 году он добился для себя через Верховный суд особого разрешения глазеть каждый Божий день отсюда на удивительный сад между тремя и четырьмя часами. Мучение одно с этими собратьями.

Я решил довести дело до конца. Что же еще оставалось?

Он подобно живому радару развернулся ко мне в тот момент, пока эти мысли проносились у меня в голове, и уставился на меня, то есть это, наверное, сильно сказано. У него был только один глаз, другой, видимо, стал жертвой гаечного ключа, пущенного нервной рукой, или же пострадал от болезни. Там, где раньше должен был находиться левый глаз, теперь располагалась мясистая пещера, сморщенная, розово-красная, в ходе времени ставшая просто ужасной. Вообще вся левая половина физиономии, пусть из-за наполовину парализованных мышц мордочки, сильно одрябла. Но это ничего не значило. Мне было ясно, что следует быть крайне осторожным.

После того как он, не показывая волнения, изучил меня, то, к моему удивлению, опять отвернулся и устремил свой взгляд в сад.

Вежливо — я умею быть воспитанным — я решился сам представиться этому достойному всякой жалости незнакомцу в надежде подробнее выведать у него детали о моем новом пристанище.

Я спрыгнул с подоконника на балкон и оттуда на террасу. Медленно, с деланно озорной манерой подошел к нему так, словно мы еще в песочнице разодрали друг другу глаза. Все это он принял к сведению с королевским равнодушием и не прервал ни на секунду свою садовую медитацию, чтобы удостоить меня взглядом. Потом я встал рядом с ним и рискнул бросить взгляд в сторону. Поблизости впечатление, которое он произвел на меня издалека, усиливалось, скажем, в тридцать четыре раза. По сравнению с этим истерзанным созданием сам Квазимодо имел реальные шансы заняться модельным бизнесом. В довершение всего моим глазам, и без того пораженным кошмарным зрелищем, пришлось увидеть, что его правая передняя лапа искалечена. Он же переносил свое тотальное уродство, казалось, со стоическим спокойствием, так, словно это был всего лишь сенной насморк. Очевидно, разнообразные деформации сказались и на его мозгу, потому что, хотя я сидел рядом с ним примерно около минуты, незнакомец ни разу не взглянул на меня и только упрямо смотрел вниз. Суперкруто! Тогда я оказал ему любезность — наклонил свою главу и попытался найти в саду то место, которое так привлекало внимание моего соседа.

То, что я там увидел, было, если можно так выразиться, «подарком», приветствующим меня. Под высоким деревом, наполовину скрытый кустарником, валялся наш черный собрат, растопырив во все стороны свои лапы. Только он не спал. Едва ли можно было предположить, что в будущем он предпримет активную или пассивную деятельность. Он, как говорят ограниченные крестьяне, был мертвее мертвого. Чтобы быть точнее, речь шла об уже разлагающемся трупе. Из его размозженного затылка вытекла вся кровь, образовав большую лужу, которая уже высохла. Взволнованные мухи кружились над ним, как грифы над околевшим животным.

Картина была ужасной, но моя чувствительность заметно снизилась после всего того, что сегодня уже пришлось стоически перенести. Про себя я снова в тысячный раз проклял Густава, потому что он затащил меня в эту смертельно опасную местность, чему уже есть доказательства. Я был парализован и желал себе, чтобы все оказалось сном или по крайней мере одним из этих «реалистичных» мультфильмов, которые создают якобы о нас.

— Консервные ножи! — вдруг произнес монстр рядом со мной тоном, который был так же деформирован, как все явление. Голос такой, как будто хором затрещали все в мире дублеры Джона Уэйна.

Консервные ножи, хм… Что следует на это ответить, если ты не монстр и не понимаешь его язык?

— Консервные ножи? — спросил я. — Что ты хочешь этим сказать?

— Это опять были проклятые консервные ножи. Это они сделали, они просверлили малышу Саше дырку в затылке для проветривания! О, черт!

Я какое-то время шарил в собственных мозгах, пытаясь обнаружить хоть какую-нибудь взаимосвязь между консервными ножами и погибшим, что мне давалось с трудом перед мордой этого вонючего трупа внизу и еще более зловонного полутрупа на моем фланге. Потом до меня дошло.

— Ты имеешь в виду людей? Люди убили его?

— Ну, конечно, — пробурчал Джон Уэйн. — Дрянные консервные ножи!

— Ты видел?

— Да нет же, черт побери!

По его мордочке пробежали раздражение и негодование. Маска равнодушия, похоже, поколебалась.

— Кто же еще это мог сделать, как не эти дрянные консервные ножи? Да, дрянной консервный нож, который ни для чего другого не годится, кроме как вскрывать наши башки! Черт побери, да!

Да он теперь разошелся.

— Уже четвертый жмурик!

— Ты хочешь сказать, четвертый труп?

— Ты новенький, верно?

Он разразился смехом, похоже, крутизна вновь вернулась к нему.

— Ты въехал в ту мусорную свалку? Милое местечко. Я всегда хожу туда пописать!

Не обращая внимания на его хохот, переходящий уже в дурацкий гогот, я прыгнул с террасы в сад и подошел к трупу. Картина была ужасная и в то же время жалкая. Я рассмотрел дыру величиной с кулак на загривке убитого и обнюхал его. Потом я повернулся к остряку на террасе.

— Консервные ножи тут ни при чем, — сказал я. — У них в распоряжении ножи, ножницы, бритвенные лезвия, гаечные ключи и еще куча премилых инструментов для убийства, если уж захочется кого-нибудь замочить. Но загривок этого несчастного размозжен, изорван да просто разодран на куски.

Монстр наморщил нос и собрался уходить. Но идти по-настоящему бедолага не мог. Это скорее была смесь из прихрамывания и шатания, которые он, следует признать, довел до своего рода спортивной дисциплины.

— Кого это интересует, — заявил он упрямо и заковылял, прихрамывая, по стене соседнего сада, вероятно, в направлении приюта для инвалидов. Но, сделав несколько шагов, вдруг остановился, развернулся и наклонился ко мне.

— Как тебя зовут, всезнайка? — спросил он, сохраняя вид крутого безразличия.

— Френсис, — ответил я.