Завещание Императора - Вадим Сухачевский Страница 4

Он тоже хотел ей сказать – что все, все теперь будет иначе! Он вырвет ее из этой затхлой жизни со старым скупым домовладельцем, из этого грязного дома, днем вымирающего, как заброшенный погост. Все это, нынешнее, с копотью, со скрипучей кроватью, со счетом копеек – лишь временное чистилище, через которое нужно пройти. Они молоды! Возможно, даже сказочно богаты… если, конечно, сбудется. Но как было прежде – так оно не может длиться вечно! Так не должно больше быть!..

Ничего не сказал. Снова была любовь, жадная до мгновений, не оставляющая воздуха для слов.

* * *

— …И в этой связи, господин лейтенант… если не ошибаюсь, фон Штраубе… — долетел до слуха чей-то голос, наподобие уже слышанного однажды птичьего клекота.

* * *

Дарьи Саввичны в комнате не было, только запах духов еще напоминал о ней. Фон Штраубе сидел в запахнутом халате у стола и смотрел в одну точку, до которой едва доставал свет зажженной лампы. Там на крючке, почему-то изнанкой наружу висела его шинель. Кусок подкладки слева был кем-то грубо, второпях надорван и языком удавленника мертво свешивался вниз.

Он перевел взгляд на распахнутую дверь. Там, в проеме стояли два незнакомых субъекта с одинаковыми, не по сезону, котелками на голове, в одинаковых черных пальто, с одинаковыми усами, с весьма схожими физиономиями, однако спутать их было бы никак невозможно, ибо один был высок, дороден и плечист, а другой составлял не более чем его половину во всех измерениях.

— И в этой связи, господин лейтенант…

— …если не ошибаюсь, фон Штраубе…

— …на основании полученных нами инструкций…

— …со всевозможными извинениями…

— …тем не менее, вынуждены осмотреть… — не наперебой, а слаженно дополняя один другого, сказали полтора господина и так же слаженно переступили порог.

— В чем, собственно?.. С кем имею?.. — начал было фон Штраубе, но осекся тотчас: во-первых, они, вероятнее всего, уже дали необходимые пояснения, а во-вторых, незнакомцы явно были не расположены далее продолжать с ним разговор и отчетливо давали это понять всем своим видом и своим поведением. Без лишней суеты, не обращая больше внимания на лейтенанта, они стали заниматься своим делом – верзила сперва заглянул за оконные шторы, потом зачем-то под кровать, наконец, без ключа, ногтем открыл бюро и принялся по-хозяйски просматривать немногочисленные бумаги, в том числе письма от матушки (в них, правда, прятался кусочек Тайны, но фон Штраубе это не сильно тревожило – все было настолько зашифровано, что господа в котелках за ее намеками и сентиментальными вздохами едва ли когда-нибудь доищутся до сути); маленький, между тем, некоторое время потягивал носом, принюхиваясь к запаху духов, далее взял со стола одну из двух кофейных чашечек, осмотрел ее сквозь лупу и, обернув носовым платком, сунул в карман.

Выдержка начала изменять фон Штраубе лишь после того, как маленький снял покрывало с его кровати и стал внаглую ощупывать и даже обнюхивать постельное белье. И уж верхом бесстыдства было, когда коротышка, незаметно зайдя сбоку, потянул рукав его халата так, чтобы обнажилось плечо и с явным удовлетворением оглядел отметину. Тут лейтенант уже не мог сдержаться.

— Что вы себе позволяете?! — вскочил он со своего места и ухватил маленького за локоток. — По какому праву? Я, наконец, офицер и дворянин!

Тот шевельнулся едва заметно и то ли по неловкости, то ли с умелым расчетом угодил ему другим локтем в самый дых. При всей видимой тщедушности этого недомерка, удар вышел сокрушительный, фон Штраубе переломился пополам и, подавившись воздухом, рухнул в кресло. А субтильный господин как ни в чем не бывало расплылся в масляной улыбке:

— Пардон-с, не имел желания причинить. Больно уж вы неожиданно, ваше благородие… А вообще-то вам бы, господин лейтенант, при нынешних-то обстоятельствах, потише надо, дело-то, сами видите, серьезное, как бы оно, взаправду, невзначай…

Фон Штраубе, почти двое суток ничего не державший во рту, кроме давешнего кофе, почувствовал, как его мутит, и с трудом превозмог себя, чтобы сейчас с ним не произошло нечто позорное.

— Oh! Mon Dieu! Dans ma maison!.. [6] – Это господин Лагранж, крайне взволнованный, появился на пороге. — Шьто ви здесь делайте, господа?

— Ne voulez deranger pas, monsieur, — к удивлению фон Штраубе, отозвался верзила на весьма недурном французском. — Cela ne vous touche pas. Ce n’est que des formalites. [7]

За спиной у домовладельца вырисовывалась лишь контуром какая-то пышнотелая дама, разглядеть ее отчетливее мешала рябь в глазах.

Во рту все еще было липко, но, наконец-таки обретя дыхание, фон Штраубе спросил:

— Я арестован?

— Вы?.. — удивился коротышка. — Отнюдь. По крайней мере – до поры. Вы в данном случае, господин лейтенант, фигура сугубо страдательная. — И усмехнулся гнусненько: – Понятное дело: l’amour! Только вот с предметом этой l’amour вам нынче не повезло.

— Шельма отпетая, — буркнул высокий.

— Именно так, — подтвердил маленький. — Небезызвестная и в Берлине, и в Лондоне… наконец, вот, как изволите видеть, и у нас… находящаяся в розыске, девица… — Он сверился с каким-то списком. — …Матильда Девион, она же Софи-Августа фон Зиггель, она же Мадлен Розенблюм, она же… Ну, да имен у нее с дюжину… Короче, международная авантюристка и шпионка. Так что не взыщите за вторжение: служба-с.

— Какой l’amour! Какой девиц! — застенал Лагранж. — Dans ma maison! [8] Здесь не водят никакой девиц! Здесь порядочный жильцы! У меня порядочный молодой жена, вот она, Дарья Саввична! Здесь нельзя никакой девиц!..

Что-то он еще кудахтал, но фон Штраубе больше не слушал его. Наконец-то он разглядел особу, молча стоявшую позади домовладельца. Ну да, это была Дарья Саввична, та самая молодая пухлая замарашка, которую он видел раза два. Никакого даже отдаленного сходства с той растаявшей как дух женщиной. Было недоступно разуму, как он мог столь нелепо обмануться.

— Может, господин лейтенант соблаговолит сказать, как она на сей раз назвалась? — спросил Крупный.

Сейчас, в присутствии Лагранжа и натуральной Дарьи Саввишны совсем уж глупо было говорить, почему он так и не спросил ее имени, поэтому вопрос сей остался без ответа. Однако Коротышка будто этого вовсе и не заметил.

— Так-таки и не поинтересовались! — восхитился он. — Ох, молодежь, молодежь!

— L’irresponsabilite et debuche! [9] – не преминул вставить Лагранж, возведя очи горе.