Прости грехи наши - Ромэн Сарду Страница 4

Для большинства стран Западной Европы ужасная зима 1284 года была настоящим бедствием. Но для жителей Драгуана это было всего лишь еще одним несчастьем — одним из многих.

На небольшой статуе Богоматери, полностью покрытой инеем, от мороза потрескалось ледяное одеяние, в которое она была укутана уже несколько недель. Мороз не пощадил и саму алебастровую фигуру несчастной Марии, словно брошенной на произвол судьбы в чистом поле у развилки дорог, ведущих в Домин и Бефе.

Отколовшиеся кусочки алебастра никто не убирал, и они так и оставались лежать на земле, как предостережение тем, у кого еще хватало смелости заезжать в епархию Драгуан.

Такой дьявольской стужи еще никогда не бывало. Семьям из отдаленных маленьких деревушек пришлось перебраться в селения покрупнее. Печи топили так, что дым от них скрывал небо, подобно огненному дыханию дракона. Крыши утепляли промасленными пергаментами и сухим камышом. Все люди зарывались от холода в солому либо прижимались к теплым бокам домашней скотины, которую пришлось завести внутрь жилищ. Лишения в этот год превзошли по своему ужасу даже массовый голод «черного века».

Прошло уже более года после тревожных событий в Домине, но епископ Драгуана, его преосвященство Акен, кутающийся от холода в меховые одежды и обеспокоенный тем, что статуи Девы Марии трескаются от мороза из-за адской стужи, напряженно размышлял о том, не слишком ли много напастей обрушилось на его маленькую епархию.

С самого начала морозов ему — даже ему! — пришлось покинуть свою епископскую резиденцию и переселиться в маленькую келью в доме каноников. [13]Эта келья, совсем недавно побеленная известью, была маленькой и с низким потолком, а потому натопить ее было гораздо легче, чем кабинет епископа. В своем новом жилище епископ вынужден был смириться с отсутствием комфорта: он довольствовался стулом, столом и сундуком, изготовленным из обычных досок. Простоту убранства помещения нарушал своей изысканностью лишь широкий стул с высокой спинкой (явно не церковного стиля), с которым пожилой священник не хотел расставаться. Наполовину реликвия и наполовину талисман, этот стул был с ним повсюду, особенно в такое ужасное время. В характере Акена произошли значительные перемены после того, как в реке Монтею были найдены три трупа. Этот священник, до недавнего времени пользовавшийся репутацией могущественного и хваткого человека, вдруг превратился в старого седого затворника, почти не уделяющего внимания верующим и лишь корпящего над своими священными книгами. Его глаза потускнели, белки стали цвета слоновой кости, взгляд выражал отрешенность, как у ясновидящих, изображаемых на стенах церквей. Никто не мог понять, почему этот добрый епископ считает себя виновным в гибели найденных в реке Монтею людей и почему он так усердствует в своем христианском покаянии.

* * *

На рассвете того дня, 6 января 1284 года, старик епископ, как и каждое утро, сидел за своим письменным столом. Рассвет едва брезжил над вершинами Пиренеев, видневшихся на горизонте. Со стороны Испании вдоль улиц дул сильный ветер, завывая между домами и обдавая холодом хлипкие постройки.

В келье Акена — единственном освещенном помещении в этот утренний час — слышалось легкое потрескивание восковых свечей, из которых одна была вставлена в горлышко графина, а две другие — в подсвечники на ножках.

Кто-то тихонько постучал в дверь. Это был викарий резиденции епископа, брат Шюке, мужчина лет тридцати. Он приоткрыл створку двери и попросил разрешения войти. Как у всех людей его рода занятий, у него на голове была тонзура. [14]Он был одет в монашескую рясу с капюшоном, сшитую из некрашеной материи. К его плечу был приколот маленький памятный знак войска Табора, некогда основавшего город Драгуан. На этого человека, преданного и добросовестного, было возложено ведение хозяйства. Он уважительно поприветствовал епископа:

— Доброе утро, ваше преосвященство!

Склонившись над сделанным из кости пюпитром, старик удостоил своего помощника лишь коротким кивком, даже не подняв при этом головы. Шюке принес кувшин с ледяной водой, которую он каждое утро ставил в печь.

Войдя, он закрыл за собой дубовую дверь, стараясь не стучать ею, дабы не помешать своему патрону читать. Едва поднявшись с кровати, этот монах всегда сразу же принимался за работу. Прежде всего он разжигал очаг.

— Есть какие-нибудь новости о нашем бравом парне? — спросил епископ.

— Пока нет, ваше преосвященство. Времена нынче тяжелые. Пастух Адсо вернулся пять дней назад из Пасье. Он подтвердил, что почти все королевство завалено снегом. Проехать стало трудно даже по главным дорогам. Мы в данный момент одни из немногих, кого пока этот снегопад обошел стороной.

— Нам не на что рассчитывать вплоть до наступления оттепели, — добавил монах. — А зима только начинается. Вполне вероятно, что погода ухудшится уже в ближайшие дни.

— К нашему большому сожалению. А какое сегодня число?

— Сегодня День святого Эмиеля, ваше преосвященство.

— Вот как! Значит, День праведного Эмиеля?.. Тогда еще не все потеряно, — сказал епископ. — Это должен быть добрый день. Впрочем, посмотрим.

Викарий практически ничего не знал об Эмиеле, однако предпочел не показывать этого. Он пришел сюда, собственно, чтобы подогреть воду в кувшине, а затем намеревался пойти в трапезную. Огонь потихоньку разгорался, распространяя запах отсыревшего пепла. Монах поставил в печь кувшин с водой.

В этой комнате было только одно окно, через которое сюда попадал дневной свет. Как обычно, монах проверил надежность щеколды. Окно выходило на центральную площадь Драгуана, на которой наиболее примечательными зданиями были церковь и дом каноников. Этот дом называли так, скорее, по привычке, потому что в этой епархии уже много лет не было ни одного каноника. Кроме старого епископа, троих монахов и пятерых приходских священников на двенадцать приходов в Драгуане, этой маленькой захолустной епархии, больше священнослужителей не было.

На улицах городишка не было ни души. Небо заволокло тучами, висевшими так низко, что они почти касались верхушки церкви. Обычно в такое время дня никто и носа не высовывал на улицу, однако Шюке вдруг заметил на повороте улицы маленький огонек, который, перемещаясь, то появлялся, то исчезал в предрассветных сумерках.