Призрак улицы Руаяль - Жан-Франсуа Паро Страница 4

— Подобное оскорбление вполне можно приравнять к преступлению оскорбления величеств: Шуазелю надо бы молить небо, чтобы ему не пришлось подчиняться будущему королю как простому подданному!

Карета резко остановилась, и оба собеседника ударились о переднюю стенку кузова. Справившись с эмоциями, Николя открыл дверцу и спрыгнул на землю. Опять затор из-за скопления карет, подумал он. В самом деле, с улицы Бель-Шас выворачивала огромная берлина, пытаясь встроиться в длинную вереницу экипажей, вытянувшуюся вдоль улицы Бурбон. Прокладывая дорогу среди плотного скопления зевак, он упрекал себя за то, что не послушался мудрого совета Семакгюса, предлагавшего ехать через мост Севр и добираться до площади Людовика XV по правому берегу! А он заупрямился и поехал напрямую, коротким путем, через мост Руаяль и по левому берегу. Наконец Николя удалось прорваться через круг зевак, уставившихся на землю, где их взорам открывалась удручающая сцена.

На земле, в луже крови, с совершенно белым лицом и закатившимися глазами, лежал старик, без сомнения, сбитый неповоротливой каретой. Парик и шляпа отлетели в сторону, явив всем гладкий, цвета слоновой кости череп. Возле него на коленях стояла старушка в порванном плаще и скромном платье, какие обычно носят небогатые горожанки. Она попыталась поднять голову раненого, но у нее не получилось, и она, тихонько плача, принялась ласково гладить его по щеке. Толпа, замерев, взирала на эту горестную картину. Однако молчание было недолгим: вскоре раздались гневные выкрики и угрожающий ропот, и в адрес кучера кареты, уже почти вписавшейся в поток экипажей, двигавшихся по улице Бурбон, полетели угрозы и оскорбления. Из глубины кареты послышался надменный голос, приказавший кучеру разогнать столпившуюся чернь и ехать дальше. Кучер хлестнул лошадей, но тут Николя схватил одного из коней под уздцы, и когда животное замерло, он зашептал ей на ухо. Он иногда пользовался своей способностью мгновенно устанавливать некую загадочную связь между собой и лошадью. Продолжая шептать, он стал пальцем массировать десну коня, и тот, вздрогнув, подался назад. Обернувшись, Николя увидел, как Семакгюс, склонившись над раненым, ощупал ему шейные позвонки и поднес к губам карманное зеркальце. Подняв с колен старушку, он поискал взглядом, кто бы мог ему помочь. Вызвались двое мужчин; они раздобыли доску, осторожно уложили на нее раненого и понесли. Человек в черной одежде выразил желание сопроводить носилки. Семакгюс пошептался с ним и поручил ему старушку.

Николя почувствовал сильный удар в плечо. Чем-то внезапно напуганная лошадь шарахнулась и едва не опрокинула его. Обернувшись, он уперся взором в россыпь сверкающих галунов, украшавших красно-голубой мундир офицера городской стражи. Широкое багровое лицо с маленькими застывшими глазками источало злобу. Пассажир выскочил из кареты и в ярости плашмя ударил Николя своей шпагой.

— Служба короля, сударь, — произнес Николя. — Вы только что ударили королевского советника, комиссара полиции Шатле.

В толпе, все плотнее сжимавшей кольцо вокруг участников ссоры, нарастало и без того заметное возбуждение.

— Служба парижской ратуши, — ответил разряженный офицер. — Убирайтесь отсюда. Я майор Ланглюме, из роты городской стражи Парижа, и еду на площадь Людовика XV обеспечивать порядок во время праздника, который устраивает господин прево. А людям Сартина здесь делать нечего; так решил король.

Формально он был прав, а потому, как бы Николя того ни хотелось, он даже помыслить не мог о том, чтобы немедленно скрестить шпагу с этим наглецом. Неожиданно он заметил, что стоявшие в нескольких шагах зеваки, особенно те, кто физиономиями своими более всего напоминали висельников, усердно собирают валявшиеся на земле камни. Последующие действия разворачивались столь стремительно, что никто и ничто не смогли бы им помешать. На карету обрушился целый град камней и оставшихся после стройки кусков кирпича. Один камень угодил майору в висок, оставив глубокую царапину. Отчаянно ругаясь, офицер вскочил в карету, захлопнул дверцу и приказал кучеру отступить на улицу Бель-Шас. Из разбитого окна кареты он мстительно погрозил кулаком Николя.

— Я в восторге от вашей способности наживать себе друзей, — усмехнулся подошедший Семакгюс. — Нашему пострадавшему вполне хватит кусочка пластыря. Он всего лишь потерял сознание, а порез кожи головы всегда вызывает обильное кровотечение, которое выглядит и впрямь впечатляюще! Я поручил его и его жену заботам аптекаря, тот сделает все необходимое. И откуда только у старичка это желание сновать по улицам словно юнец какой-нибудь, да еще в такой толпе! Здесь столько подозрительных субъектов шныряет! Я едва не попрощался с собственными часами.

— Я бы вам отыскал их! — ответил Николя. — Позавчера, во время большого приема, устроенного послом Его Императорского Величества в Малом Люксембургском дворце, я разоблачил мошенника, обманом проникшего на прием и пытавшегося украсть часы у графа Старенберга, бывшего посла Марии-Терезии в Париже. Потом граф написал весьма любезное письмо Сартину, где поблагодарил его за великолепную организацию полицейской службы, «первой в Европе», как вы сами только что успели отметить. Я тоже заметил какие-то странные передвижения, и они очень меня беспокоят. Тем более, оказывается, что ответственным за безопасность во время торжества является именно этот расфуфыренный тип, который искал со мной ссоры.

— А чего вы хотите? Он же не знает своего ремесла. У них в городской страже все должности продаются.

— И они всегда видят соперников в наших караульных отрядах. Необходимо, наконец, объединить обе службы, бессильные, пока они разобщены, ибо они более заботятся о том, чтобы навредить друг другу, нежели об общественном благе. По я отвлекся от главного! Представляете, этому наглецу поручено организовать огромную массу народа и наблюдать за порядком, а он еще не добрался до места!

Николя вновь погрузился в размышления. Наконец, их экипаж въехал на мост Руаяль, где продвижение пестро одетых пешеходов и разнокалиберных экипажей более всего напоминало отступление разбитой армии. Продвигаться по набережной Тюильри оказалось не менее сложно, нежели проделать остаток пути. Два беспокойных потока — один с левого берега, а другой, такой же многолюдный и беспорядочный, с набережной Галерей Лувра — сомкнувшись и толкая друг друга, пытались объединиться.

— Похоже, на уровне моста Сен-Николя затор.

Семакгюс, словно он только этого и ждал, пустился в воспоминания.

— А прежде туда поднимались корабли, радуя своим видом парижан. Как-то раз, когда я был совсем маленьким, еще при регенте, Филиппе Орлеанском, отец взял меня с собой полюбоваться на голландский восьмипушечный корабль, бросивший якорь неподалеку от этого моста.

От нетерпения Николя барабанил пальцами по стеклу. Стремительно надвигалась темнота, и, усиливая неразбериху и замедляя всеобщее продвижение, возницы останавливались и зажигали фонари. На уровне террасы монастыря фельянов Николя, сделав знак приятелю выйти из кареты, приказал кучеру возвращаться в Шатле. Они с Семакгюсом вернутся самостоятельно, тем более что после окончания праздника оба предполагали отправиться на улицу Фобур-Сент-Оноре, дабы поужинать в «Коронованном дельфине» у их давней знакомой Полетты. Пройти через толпу, становившуюся все плотнее и плотнее, им удалось только чудом. Несколько раз корабельный хирург привлекал внимание комиссара к поведению субъектов с угрожающим выражением лиц; быстро собираясь в кучки, они вскоре снова растворялись в толпе. Николя пожал плечами, всем своим видом показывая полное бессилие. Толпа толкала, сдавливала и теснила приятелей до тех пор, пока, наконец, людской водоворот не вынес их, изрядно помятых, на площадь Людовика XV. Сюда двумя мощными потоками — один с набережной Тюильри, а другой с променада Кур-ла-Рен — двигались люди вперемежку с экипажами. Встав на цыпочки, Николя увидел, что все больше и больше карет останавливается на набережной, однако никто из представителей власти и не думает навести там порядок.