Рам-рам - Сергей Васильевич Костин Страница 4

Я никак не могу перейти к делу. В общем, когда я получил сообщение об убийстве моего старого друга Ромки, раздумывать мне было не нужно. Одно автоматически влекло за собой другое: тебя бьют — ты даешь сдачи.

Свои решения я принимаю сам, но согласовываются они с тремя женщинами. Первая — моя жена Джессика.

Джессика работает в небольшом нью-йоркском издательстве, специализирующемся на новейшей истории. Она там, как это называется, директор коллекции. На нормальном языке это означает, что она готовит к печати воспоминания бывших шпионов, а также исторические исследования по работе спецслужб, которые, как бы они от этого ни открещивались, пишут в основном все те же бывшие шпионы. Если меня когда-нибудь поймают на том, что я подозрительно хорошо осведомлен в этой области, я всегда могу сослаться на то, что я, интереса ради, иногда читаю рукописи, над которыми работает моя жена.

Джессика встает в половине седьмого, готовит Бобби завтрак и отводит его в школу. Потом опять залезает в пижаму и ложится в постель. Иногда ей удается снова заснуть, иногда нет. Тогда она включает лампу — в нашей спальне окно выходит во двор-колодец, и там всегда темно, — подпихивает под спину подушки, вооружается ручкой и берет с тумбочки очередную пачку листов. Когда я вспоминаю наши разговоры с женой, как правило, они происходят именно так: я просыпаюсь, тянусь поцеловать ее, иногда наши поцелуи затягиваются, и тогда разговор происходит после, а иногда я просто пристраиваюсь к ней на подушку.

— Я знаю этот твой взгляд, — заявила Джессика, едва посмотрев на меня. Три дня назад я просто пристроился к ней на подушке. — Ты опять куда-то намылился!

Джессика говорит об этом своим обычным, всегда чуть сонным голосом. В нем нет ни тени агрессивности («Вот, ты снова оставляешь дом на меня!») или подкалывания («Знаем мы, почему ты так рад от меня уехать!»). Вообще, я женился на ангеле — рыжеволосом, веснушчатом, синеглазом ангеле ирландского происхождения. У Джессики, правда, бывают свои заклинивания, и тогда сломить ее волю невозможно. Но мне на это жаловаться грех — мы с ней поженились именно в результате такого заклинивания по отношению к воле ее отца, принадлежащего к элите элит — профессуре Гарварда. Так что блокировки, которые направлены против моих желаний, я сношу со столь же ангельским терпением.

— У меня такой взгляд, потому что мне не хочется уезжать от вас, — говорю я, перелезая под ее одеяло.

Что, правда! Но отчасти.

— И насколько на этот раз? И куда?

Да! Сам факт моего предстоящего отъезда не оспаривается — лишь высказывается сожаление по поводу моего отсутствия. Ангел!

— В Израиль. Хочешь со мной?

Вы понимаете, почему моя жизнь иногда кажется мне невыносимой? Я практически не говорю правды! И это — в отношениях с самым близким человеком.

Потому что, разумеется, Джессика и не догадывается, что я работаю на Контору. Для нее я — кубинский эмигрант, приехавший с семьей в Штаты, когда в 1980 году Фидель Кастро на время открыл границы. Мы познакомились с ней где-то через полгода после того, как в перестрелке в ресторане погибла моя жена и наши еще совсем маленькие двойняшки. В ту пору я и окружающий меня мир существовали совершенно отдельно друг от друга. Я тогда ничего не знал об аутизме, но, прочтя несколько лет назад книгу одной австралийки, страдающей этой болезнью, нашел в себе того периода все без исключения симптомы. Так вот, если меня удалось вернуть к нормальной жизни, заслуга эта принадлежит Джессике. Ну, если точнее, сначала Пэгги, ее маме, а потом Джессике. А я плачу за это своей жене повседневной ложью.

Ну вот взять хотя бы этот пример. Я собираюсь в Индию, но говорю жене, что еду в Израиль. Почему? Потому что между страной, в которой ты живешь, и той, в которой ты собираешься работать, лучше всегда оставлять прокладку. В эру мобильных телефонов локализовать тебя в определенной точке земного шара для ничего не подозревающих непрофессионалов совсем непросто. Так что для Джессики я все это время буду находиться на Святой Земле.

Однако в том сообщении Конторы Израиль упоминается не только в качестве буфера. Эсквайр наверняка разработал для меня очередную легенду и подготовил соответствующий паспорт — израильский.

Вторая ложь с моей стороны еще более отвратительна. Джессика любит путешествовать вообще и тем более в компании со мной. Мы проделываем это — а то и вместе с Бобби — настолько часто, насколько получается, раза два-три в год. Потому что у мальчика школа, да и пса надо отвозить в Хайаннис-Порт к его, как мы называем, бабушке, то есть к моей теще Пэгги. Но если я не предложу Джессике поехать со мной, она может подумать, что у меня на то есть причины, как она говорит, горизонтального свойства. Пару раз, когда я вот так, отправляясь на задание, предлагал ей поехать вместе, она ловила меня на слове, но мне всегда удавалось выкрутиться.

Я сказал Джессике, что поеду готовить новый тур по святыням иудаизма. Дело в том, что наши основные клиенты — образованные и, хотя и очень богатые, благочестивые нью-йоркские евреи.

— Ну, хорошо! — заключила Джессика, целуя меня куда-то в подбородок. — Постарайся поменьше бывать в городах. На пустыню им пока взрывчатки жалко.

И все! Никакого женского кудахтанья по поводу террористов, опасности общественных мест, остановок автобусов и близости израильских солдат. Ангел!

Вторая женщина, занимающая значительное место в моей жизни — Элис. А по времени, которое мы проводим вместе, она, наверное, даже первая. Более того, я всеми силами пытаюсь сопротивляться тому, чтобы не бывать с ней еще чаще. В сущности, это главный недостаток Элис: устоять перед ее чарами практически невозможно.

Сколько она уже у меня работает? Шесть лет? Вот представьте себе! Шесть лет у вас перед глазами роскошная молодая и одинокая мулатка — длинноногая, с гибким телом, мордашкой, как у Уитни Хьюстон, кожей цвета молочного шоколада, с дипломом Нью-Йоркского университета, знанием трех иностранных языков, приветливая, забавная и очень толковая в работе. Кто все это может выносить, не давая волю инстинкту собственности?