В день пятый - Эндрю Джеймс Хартли Страница 4

Дайте ему отдохнуть.

Стряхнув это настроение, Томас поставил на крыльцо пустой чемодан, который захватил, чтобы забрать вещи Эда, и нажал кнопку звонка. Где-то далеко послышалось слабое, монотонное дребезжание. Затем наступила тишина, нарушаемая лишь завыванием холодного ветра. Томас уныло запахнул полы куртки. Он бросил взгляд на видавшую виды белую «хонду», стоявшую на дорожке. По угловатым обводам сразу же чувствовался почтенный возраст машины. Ее кузов был изъеден чикагскими морозами и, что гораздо хуже, солью, которой посыпают дороги.

Входная дверь открылась, и на пороге показался мужчина, сжимающий в руке недоеденный сэндвич. Ему было около пятидесяти: худой, лысеющий, жующий. Махнув сэндвичем, он отступил в сторону, приглашая Томаса в дом. Когда за ними захлопнулась дверь, пронизывающий ветер оказался побежден, однако в прихожей было ненамного теплее, чем на улице. Еще там было темно, пахло сыростью и плесенью.

— Чашку чаю? — предложил мужчина с набитым ртом, быстро идя по коридору.

— Э… конечно, — пробормотал Томас.

Попав в кильватерную струю, оставляемую худым мужчиной, он поспешил следом за ним, улавливая в воздухе терпкий аромат арахисового масла.

— Холодновато сегодня, а? — сказал тот, когда они вошли в убогую голую кухню.

— Дальше будет еще хуже, и только потом станет хорошо, — заметил Томас.

— Я вам дам что-нибудь на первое время и посмотрю, можно ли будет подыскать кров, — продолжал мужчина, роясь в беспорядочной кипе бумаг.

Похоже, помещение служило одновременно и кухней, и кабинетом, причем не справлялось с обеими функциями.

— Однако в это время года найти крышу над головой очень непросто, — добавил он, не поднимая взгляда.

— Прошу прощения, — сказал Томас. — Меня зовут Томас Найт.

— Джим, — ответил мужчина, отрываясь от бумаг и кивая.

В его голосе прозвучало что-то ирландское или, быть может, шотландское. Он продолжал перебирать бумаги, раскидывая те, которые, по его мнению, не заслуживали внимания. Его взгляд оставался сосредоточенным.

— Эд Найт был моим братом, — добавил Томас.

Потребовалось какое-то мгновение, после чего мужчина, назвавшийся Джимом, застыл, оторвался от бумаг, медленно выпрямился и издал долгий, шумный вздох, наполненный запоздалым прозрением и самоосуждением.

— Ну конечно, — пробормотал он. — Извините. Я почему-то решил…

— Вы приняли меня за бездомного, — произнес Томас, с удивлением поймав себя на том, что улыбается.

— Всему виной эта штука, — объяснил Джим, кивая на обшарпанный чемодан гостя. — И сила привычки.

— Ничего страшного, — заверил его Томас, мысленно отметив, что в других обстоятельствах он сам принял бы Джима за бездомного. — Кажется, это маленькое недоразумение улажено. А вы?..

— Джим, — сказал тот. — Извините, мне казалось, я уже называл себя.

— Да, называли, — подтвердил Томас. — Я имел в виду, вы слуга, садовник?..

— Вы видели сад? Никакого садовника здесь нет, черт побери. Это я вам точно говорю. Нет, я приходской священник. Отец Джим Горнэлл. Рад с вами познакомиться. Общество Иисуса прислало вашего брата мне в помощь. Он был хороший человек.

Джим не сделал ударение на слове «хороший», как если бы речь шла о набожности и моральных устоях Эда. Он произнес это так, как солдат высказался бы о своем павшем товарище.

Томас колебался слишком долго, усваивая мысль о том, что этот растрепанный и нескладный ирландец может быть священником, и Джим пожал плечами, без смущения или негодования. Ему было все равно, и Найт сразу же проникся к нему доверием.

— Вы, несмотря ни на что, хотите чаю? — спросил Джим.

— Это было бы просто замечательно.

— Опять же сила привычки, — продолжал ирландец. — Когда нужно согреться, утешить или устроить радушный прием, чай, как правило, является первой линией нападения.

— Если только раньше не удается добраться до виски.

— Совершенно верно, — подтвердил священник, и его лицо озарилось неожиданной улыбкой. — Непременный католический порок. Не желаете пропустить стаканчик?

— Да еще рановато, — сказал Томас. Ложь зарегистрировалась у него в сознании, и он добавил чуть ли не виновато: — Только не сегодня.

— Что ж, справедливо, — согласился священник. — В таком случае остановимся на чае.

Они пили чай из тяжелых кружек, со сколами, но чистых, устроившись по обе стороны от не справляющегося со своими обязанностями электрического нагревателя, включенного на самую маленькую мощность.

— От него нет никакого толка, черт побери, — заметил священник. — Но если я включу его чуть посильнее, во всем здании вырубится свет.

Томас улыбнулся и спросил:

— Так что же делает в Чикаго настоящий ирландский священник?

— Нехватка духовенства, — объяснил Джим. — Я мечтал попасть в Америку, поэтому поступил в семинарию здесь, а не дома. Это было давным-давно. Я думаю о себе как о своеобразном миссионере, — добавил он, снова улыбаясь.

— Вам не кажется, что в Америке достаточно религии? — спросил Томас, глядя собеседнику в лицо.

— Именно поэтому ей и нужен миссионер, — ответил Джим.

— Я что-то не совсем вас понимаю, — сказал Томас.

— Не будем об этом, — пожал плечами священник. — Неудачная шутка. Ваше лицо кажется мне знакомым. Мы с вами раньше не встречались?

— Не думаю. Говорят, я похож на Эда. Возможно, все дело именно в этом.

— Так когда же вы собираетесь начать разбирать вещи своего брата? — спросил ирландец. — Много времени это не займет. Имущества совсем мало.

— А как… От чего он умер? — спросил Томас. — Мне ничего не говорили. Сказали только, что он был где-то далеко за границей, но не пояснили, где именно. — Найт остановился, и молчание показалось ему долгим и напряженным. — Наверное, мне следовало самому спросить, — смущенно добавил он.

— Эд почти ничего с собой не брал, — сказал священник, поморщившись. — Чемодан, максимум — два. Все светские пожитки, какие у него были, здесь. То, что вы не заберете себе, отойдет ордену.

— Так чем же занимался мой брат? — поинтересовался Томас. — Он ведь не был миссионером, правда?

— Нет, — подтвердил Джим. — В отличие от меня. Эд прожил здесь несколько месяцев. Я епархиальный священник. А он был иезуитом — членом Общества Иисуса. Его в своем роде одолжили на время, чтобы он мне помог. Как только все немного успокоилось, Эд уехал. Какое-то время я ждал, что он вернется, но, вероятно, к концу года его перевели в другое место. До меня доходили слухи, что он учится в колледже Лойолы.

Томас кивнул, однако ему показалось, что в поведении священника, изображавшего напускную легкость, сквозило что-то осторожное, даже уклончивое. Но этот служитель церкви обладал интеллектуальной проворностью. Пусть его взъерошенная, потрепанная внешность и не была маской, но она, конечно же, сбивала с толку.