Гангстер - Лоренцо Каркатерра Страница 39

Маккуин пришел на встречу, ожидая перестрелки, но никак не предложения завербоваться к нему. Он почувствовал себя спокойно и немного расслабился. До начала разговора он успел мельком осмотреться и лишь немного удивился тому, что его жизненный путь, начавшийся в трущобах Англии, возможно, закончится на этом темном и безлюдном обрывистом берегу реки, воды которой, струившиеся внизу, успели унести множество людей, лишенных жизни по его приказам.

— Почему вы хотите перейти на мою сторону? — спросил Маккуин.

— Я прикинул, что вы через несколько лет, а то и раньше, уйдете из рэкета. Вы нахапали вполне достаточно, чтобы обеспечить себе безбедную старость. Веллс только начинает свой путь. Так что скажем, что мне не хватит терпения дождаться, пока он сойдет.

Ангус взглянул в лицо молодому убийце и увидел человека, получающего удовольствие от боли, которую он причиняет другим.

— Вас устроит, если я обдумаю все это? — спросил Ангус. — Вернемся к обсуждению через неделю или две, идет?

— Думайте, сколько сочтете нужным, — дозволил Баллистер. — Веллс не назначил для исполнения моей работы никакого определенного срока, хотя я полагаю, что ему будет приятнее, если это случится раньше, чем позже.

— Здорово, Малыш, — сказал Пуддж Николз. Он вдруг появился совсем рядом с Баллистером, держа в каждой руке по пистолету.

— Что, черт возьми, вы тут делаете?! — воскликнул Маккуин, в равной степени удивленный и обрадованный.

— Анджело никогда еще не бывал в Клойстерсе, вот мы и решили прогуляться, — заявил Пуддж, не сводивший глаз с Баллистера. — Надеюсь, мы не слишком помешали?

— Мы с Малышом немного почесали языки о том о сем, — сказал Маккуин. — Немного лучше узнали друг друга.

— Дайте–ка я попробую угадать, — сказал Анджело, появляясь в свою очередь из тени дуба. — Он хочет работать с нами.

— И я не вижу в этом ничего странного, — кивнул Пуддж, а затем обратился к Баллистеру: — Я видел твоего босса.

Баллистер отвернулся от Маккуина и перевел взгляд на Анджело.

— Откуда вы узнали, что я буду здесь?

— Тебя называют Малыш Бласт, — ответил вместо

друга Пуддж, — а не Малыш Гений. — Это было совсем не трудно выяснить.

— И что же дальше? — спросил Баллистер, пожимая плечами в ответ на собственные мысли.

— Вам придется подождать, — сказал Маккуин, шагнув к нему, — покуда я не решу, следует ли принимать ваши слова всерьез. А вместе со мной и Анджело с Пудджем. И кто–нибудь еще из наших ведущих специалистов.

— Вы не разочаруетесь, Ангус, — сказал Баллистер. — Можете мне поверить.

— Я никогда не разочаровываюсь, — отозвался Маккуин.

Пуддж положил Баллистеру руку на плечо и легонько подтолкнул.

— Ты пока что не партнер, так что теперь тебе самое время исчезнуть.

Баллистер обвел взглядом троих мужчин, полукругом стоявших вокруг него, и медленно кивнул каждому.

— Надеюсь, мы еще увидимся.

— Обязательно, — согласился Маккуин, — в любом случае. — Он проводил взглядом Баллистера, вновь скрывшегося в темном лесу, и повернулся к Анджело и Пудджу. — Как по–вашему, он сам додумался до идеи покинуть Веллса? — спросил он. — Или кто–то ему подсказал?

— Он не похож на тех типов, у которых бывает много идей, — убежденно заявил Анджело. — Тем более хороших.

— Спайдер отгонит машину, — сказал Маккуин. — А вы, мальчики, свободны до самого утра.

— Лично я иду туда, где можно найти холодное пиво и теплых женщин, — объявил Пуддж. — Вы, парни, не хотите присоединиться?

Маккуин остановился так резко, что у него из–под ног поднялись маленькие облачка пыли.

— Я женат! — величественно произнес он. — К тому же спиртное запрещено законом. Или вы не читаете газет?

И все трое дружно расхохотались.

Бытие гангстеров определяет вражда. Она почти всегда бывает искренней, смертельной и длится десятилетиями, переходя из поколения в поколение. Ненависть преступников друг к другу обычно начинается с совершенных мелочей и заканчивается смертью, подчас самой ужасной. И поводы для такой ненависти почти всегда проявляются в самых невинных местах. «Необходимо держаться как можно дальше от всего, что так или иначе связано с церковью, — говорил Пуддж. — Там раздоры растут как на дрожжах. Свадьба, крещение, причастие, похороны — все равно что — могут одинаково закончиться войной не на жизнь, а на смерть. Ты сел не на ту скамейку. Ты уделяешь слишком много внимания невесте, а может быть, напротив, недостаточно. Ты приносишь слишком маленький подарок или же слишком большой — то и другое может оскорбить хозяина. Ты застреваешь в пробке и опаздываешь на заупокойную службу, и это воспринимается как проявление неуважения. Можешь мне поверить: в церкви гангстер обязательно влипнет, не так, значит, этак».

Я почти уверен, что Анджело принадлежал к той породе людей, которая испытывает наслаждение от процесса вражды. Его мозги были устроены таким образом, что он всегда все помнил, даже если раздор длился не один десяток лет. Он редко позволял себе проявлять эмоции, скрывая и ненависть, и уважение к людям далеко за пределами видимости. Никто, кроме тех, кто составлял самое ближайшее окружение Анджело, не знал точно, против кого он ведет кампанию. Никому, кроме Пудджа, он не говорил, когда нанесет удар по врагу и какую форму примет его возмездие. Анджело был в этом смысле идеальным гангстером: молчаливым хладнокровным убийцей, способным, если находил нужным, ожидать всю жизнь, чтобы расплатиться по старым счетам, но если того требовала обстановка, он мог в считаные дни, а то и часы, организовать и провести сокрушительную атаку. Лишь он один мог безошибочно определить время и место для нанесения удара.

Паолино Вестьери спал на кровати, стоявшей в углу маленькой комнатушки возле окна, выходящего на задворки. Он жил в Балтиморе, в 16‑м номере на третьем этаже захудалых меблированных комнат, где обитали такие же, как он, люди, уже опустившиеся ниже черты бедности. Двери здесь были из тонкой фанеры, и в каждом номере было слышно почти все, что происходило в пятиэтажном здании. Паолино был когда–то крепким мужчиной, испытывавшим постоянную и неодолимую тягу к работе. Но теперь, в свои неполные пятьдесят лет, он утратил волю под ударами жизни. Он уже не думал о том, чтобы серьезно преуспеть в жизни, а, напротив, погрузился в обманчивую безмятежность существования со случайной работой и случайным местообитанием. В меблирашках «Берлингтон армз» он проживал уже шесть недель, выплачивая три доллара в неделю из того, что он зарабатывал на откупленном месте чистильщика обуви на нижнем этаже главного балтиморского железнодорожного вокзала. Он жил одиноко, почти не имел приятелей и каждый день засыпал рядом с пустой бутылкой из–под красного вина. Он не видел Анджело с того дня, когда покинул их нью–йоркскую квартиру, и никогда не упоминал, даже случайно, о том, что у него есть сын. Паолино Вестьери теперь плыл туда, куда несло его течение жизни. Он не ожесточился, не обозлился на жизнь, а просто принимал ее такой, какой она сложилась. В бумажнике он хранил только два напоминания о прежней жизни — свою свадебную фотографию и еще один порванный снимок, на котором он был запечатлен с сыном Карло на плечах — оба с широкими сияющими улыбками, а за их спинами — тоже сияющие — воды Средиземного моря.