Римская звезда - Александр Зорич Страница 39

Лика напоминала потерянную сандалию в площадной пыли – и всем вроде бы хороша, а никому не нужна.

Так и сидела Лика на краю ближнего к выходу ложа, сложив запястья крестом на коленях. Вывести ее из оцепенения сможет только кухонный раб, который принесет очередное подгоревшее блюдо – готовили в термах Никострата отвратительно.

Да-да, я нашел Рабирия в дешевых термах.

Его кружок, состоящий наполовину из людей случайных, а на вторую половину из людей некрасивых во всех смыслах, собирался вечерами в одной из трапезных, каковых в банях Никострата помещался добрый десяток.

Иногда они посещали, как положено, парилку. Но чаще сразу усаживались пировать – предпочитали комнату с видом на палестру. Впрочем, вечером в палестре не шлепки мяча и шарканье подошв раздавались, но лишь комариное зудение.

Не удержусь, похвастаю: свои поиски Рабирия я начал именно с бань. Обошел все, где мы с Рабирием бывали. И пафосные, и хоть сколько-нибудь приличные. Никто и слыхом не слыхивал о поэте Рабирии.

Потом я махнул на бани рукой. И рискованно было это, и бесплодно – ведь число терм в Городе, стараниями Цезаря, приблизилось к ста семидесяти. Попробуй еще обойди! В одном уверен: на плесневелые, темные бани Никострата, если бы не указание сыщика, которого я догадался наконец нанять, я подумал бы в последнюю очередь.

Не могу взять в толк, зачем для своих заседаний Рабирий и его друзья избрали именно это гнилое место. Без мистики здесь, я думаю, не обошлось. Не иначе как ведьма-Вибия какой-нибудь геомантией определила: здесь.

4 . В бани Никострата я устроился работать. Вначале – капсарием, сторожил одежку тех, кто пришел мыться. Через пол-луны перевелся в чистильщики труб – племянник распорядителя, работавший чистильщиком ранее, слег с чахоткой и для меня открылась вакансия.

Распорядитель охотно принял меня – его, обнищавшего учителя риторики, тошнило от деревенского сброда, которым приходилось помыкать. Одного не мог понять распорядитель: зачем мне чистить трубы.

– Ты ж вроде неглупый человек… Образованный даже… Даром что зерноторговец… Платим мы гроши, а деньжонки у тебя и так, я вижу, водятся! Скажи мне, Дионисий, к чему тебе это?

Тут впервые в жизни, пришлось мне сыграть Барбия, простодушного, суеверного и прямого. Отвечая распорядителю, я словно бы устами друга своего заговорил:

– Да вышла вот незадача… Когда судно на пути в Херсонес в шторм попало, взмолился я, взывая к Океану. Пообещал ему, что, если невредимыми до Таврии доберемся, всяческие ему воздам почести. Во сне божество сие явилось мне и рекло грозным таким голосом, что, мол, никаких почестей не надо. Но если и впрямь так сильно я его уважаю, то должен в обмен на милость к кораблю моему послужить ему рабом.

– В храме, что ли?

– Вот и я так подумал, что в храме. А Океан сказал мне: нет. В храме каждый может. А Ему милей служение банное. Посиди, говорит, в шкуре моей, вот и будет твое служение. Омывай, говорит, грязь с тел чад земных, течению воды способствуй, питай влагой тела и души и все это бескорыстно. А за это сохраню я корабль твой и сейчас, и на обратном пути. Выполнил Он свое обещание. Значит, мне теперь мой обет исполнять надобно!

– И надолго это? Не сказал он тебе? – поинтересовался распорядитель.

– Буду служить, пока Он мне уйти не позволит.

Не знаю, сиял ли мой лик в те минуты неземным светом причастности к высшим сферам, но распорядитель мне поверил. И даже неким боязливым уважением проникся – как к человеку с идеалами.

Работа моя была грязной, но не суетливой. Во все кишки банные лазил я, чумазый и медленный, как слизняк. Я выучился слушать трубы, прижимая к ним ухо. По одному лишь звуку я определял что и где. Всюду проникал, чинил краны, устранял заторы, складывал в корзину колтуны из волос и мусора – что ни день они закупоривали сливы.

Сильно досаждал мне запах. Но я приловчился натягивать на лицо плотную повязку, смоченную в масле розмарина. Эта повязка давала еще одну выгоду: скрывала мое лицо не хуже смрада, который первым сообщал банным людишкам – лучше отвернуться, чтобы не увидеть нечто, что в своей мерзости под стать запаху.

Титан носил мне горячие обеды и бегал по поручениям, а потом часами плескался в большом бассейне фригидария. Я тоже не брезговал банными процедурами – каждую ночь до крови тер кожу, чтобы хоть уснуть чистым. Вскоре я возобновил упражненья с мечом на принадлежащей термам гимнастической площадке – в ночные часы она пустовала, хоть из десятиминовой баллисты стреляй.

Я махал деревянной дубиной и скакал козлом, отжимался и приседал – страх перед Рабирием придавал мне сил. Ведь я знал: мы любим людей за то хорошее, что делаем им, и не любим за то плохое, что делаем им же. А раз так – Рабирий должен ненавидеть меня куда больше, чем его ненавижу я. Не ровен час, задавит Назона голыми руками.

5. Вонючая эта работа позволяла мне беспрепятственно наблюдать за кружком Рабирия, вычисляя, примеряясь, вынашивая планы.

Стало ясно, что зарезать Рабирия на ночной улице, как мне мнилось верным поначалу, не удастся. Домой его всегда провожала преданная клака. Лишь когда Рабирий скрывался за воротами своей виллы – «поэзия зовет!», говорил он, напуская на себя вдохновенный вид, – неохотно расходилась и его шакалья стая.

Частенько, дождавшись пока сгинет Вибия, а с ней прочие, Рабирий покидал дом с черного хода и отправлялся на поиски незамысловатых развлечений. Но, к несчастью для меня – на носилках. Я не льстил себе: справиться с восемью мордоворотами-носильщиками мне не удастся, вооружись я хоть десятиминовой баллистой…

Отравление? Этот способ я оставлял на крайний случай, хотя был он, признаться, самым простым.

Лох и Флора, кухонные рабы, обслуживавшие трапезную, где пировал Рабирий сотоварищи, очень кстати влюбились друг в дружку. Пока они обнимались в закутке, шепча с колен жаркую чушь, любой прохожий мог помочиться в кувшин, никто и не заметил бы, благо разводили вино у Никострата теплой водой – как положено. А мог бы и яд всыпать.

Я знаю толк в зельях. А оттого не стал бы сыпать в кувшин отраву, которая заставит Рабирия корчиться мукой прямо в бане. С соизволения Гекаты Назон выбрал бы что-нибудь медленное, что с гарантией сведет Рабирия в могилу через месяц.

Но этот способ мне не нравился. Яд – орудие женщин. Я же хотел сквитаться с Рабирием по-мужски.

Разумеется, я мог подкараулить Рабирия в нужнике, отрубить ему голову и спустить ее прямо в клоаку (в принципе – должна пролезть, а не пролезет, так имеются у Назона теперь инструменты). Или подловить Рабирия в полутемном коридоре, благо по ночам термы Никострата пустовали – они располагались в квартале рабочего люда, который, помывшись ввечеру, спешил домой спать, спозаранку-то снова ишачить. Но так тоже не годилось. Насильственная смерть важного господина, каким, несомненно, являлся Рабирий, не пройдет для банной обслуги бесследно. Я, положим, успею улепетнуть до того, как установят мою ссыльную личность. Но ведь других будут жестоко пытать дознаватели – и придурка Лоха, и конфетку-Флору, да всех! Когда-нибудь выяснится, что они невиновны. Но разве стоит смерть паршивца детских слез? Верьте бывшему триумвиру по уголовным делам – ни хрена не стоит.