Скифская пектораль - Ирина Цветкова Страница 39

Эти недетские глаза видели и знали то, чего не видел и никогда не узнает Владимир в своей сытой беззаботности. Он понимал разницу между собой и голодными грязными детьми. И потому опустил глаза. Ему стыдно было за свой безупречный костюм, за белый воротничок и за чистый носовой платок в кармане. Ему стыдно было за счастливое детство и за то, что никогда не доводилось тянуть свою замурзанную ручонку, чтобы получить грош на пропитание. Ему было стыдно за то, что он никогда не видел своего отца пьяным или оскорбляющим своих домашних; за то, что на него ни разу не повысили голос; за то, что его отец и мать все уик-энды и отпуска проводили с ними, своими детьми; за то, что им читали книжки на ночь и каждый день проверяли тетрадки; за то, что были в курсе их школьных дел и принимали у себя их школьных друзей; да наконец за то, что вдоволь поел мороженого. Всего этого не знают дети, которые смотрят на него, холёного, благополучного. Как легко отмахнуться от них, сказав себе, что это – их проблемы, а вовсе не твои, и на том успокоиться. Но так не бывает: всё в этом мире взаимосвязано. Когда-нибудь Владимир обязательно встретит девушку своей мечты (она будет похожа на ту, чьё фото стоит у него на письменном столе – со взглядом в никуда), у них будут дети, он хотел, чтоб как у его родителей: мальчик и девочка. Он отдаст им всю свою душу, вложит в них всё, всю свою жизнь подчинит своим детям, ведь дети – это главное, что мы оставляем после себя. Его дети никогда не будут голодать, никогда не будут ни в чём нуждаться, никогда не выйдут на улицу с протянутой рукой. Но если однажды они, опрятные, аккуратные, благовоспитанные, встретят на своём пути вот этих, грязных, грубых, неумытых, которые сейчас сверлят глазами Владимира?… Сегодня они просто голодные оборванцы. А завтра? В кого превратятся озлобленные жизнью волчата? А ведь они будут мстить тем, благополучным, за то, чего сами никогда не имели. Они предъявят свой, бандитский счёт. И мы будем по нему платить. Ни один человек, ни общество в целом не сможет защитить себя от них, потому что когда-то это общество само не захотело дать им то, что они потом возьмут сами с помощью ножа, кастета, пистолета. Сегодня общество отвернулось от них, не считая их проблемы своими, но завтра они заставят посмотреть на себя, но уже другими глазами. И общество, даже если оно очень не хочет, вынуждено будет вспомнить о проблемах таких детей. К сожалению, для кого-то уже будет поздно. Загубленных душ не вернуть. Так, может быть, эта секта, пусть цинично лживая, пусть с пастором-клоуном, но всё же дающая хоть какой-то нравственный ориентир в жизни – единственное спасение для этих детей? Для них это единственная тропка к Богу с его заповедями: не убий, не укради, не желай чужого, возлюби ближнего своего, как себя самого… К тому же, здесь они могут получить не только духовную пищу, но и материальную. Отцы-настоятели вовсю стараются, привлекая новых членов, потому не скупятся на дармовые обеды. Если наследство деда Егора пойдёт на ежедневную бесплатную миску супа для этих истощённых детей – может, так тому и быть?… И тогда секта имеет право на существование?… Ради спасения детских душ. И ради спасения их будущих потенциальных жертв, которые обязательно будут, если сегодня не поставить маленьких волчат на правильный путь.

А в зале уже торжественно собирали деньги – пожертвования «церкви». Под нежную музыку по залу ходили нарядные детишки из семей верующих с коробками на длинной палке и подсовывали каждому их присутствующих. Хочешь – не хочешь, а приходилось туда что-нибудь бросать. Владимир тоже опустил монетку, убеждая себя, что эти деньги пойдут не на банковский счёт пастора, а на питание обездоленным.

Потом на сцену вышли певцы, музыканты и все пели.

– А теперь каждый сдаёт десятину! – прозвучал командный голос пастора.

– Что такое «десятина»? – спросил Владимир у соседа.

– А это, молодой человек, десятая часть ваших доходов, которые вы должны ежемесячно или еженедельно отдавать церкви.

– Десятая часть зарплаты?!

– Не только зарплаты, но и всех других доходов, коие у вас имеются.

Верующие уже столпились возле заместителей пастора, желая добровольно расстаться со своими кровными. Глядя на людей, стоящих в очереди с целью отдать жуликам свои деньги, Владимир подумал о глупости человеческой. Потом вспомнил о голодных детях и успокоился.

Он подошёл к пастору. Буйный приступ у того прошёл, он угомонился, пришёл в себя и с благодушной улыбкой взирал на весь окружающий мир.

Владимир поздоровался и представился:

– Мой дед Егор Бобров посещал вашу… ваши собрания. Я как родственник, внук, хотел бы получить объяснения по поводу его неожиданной смерти и получения вами его состояния.

– А ваш дедушка умер? – притворно удивился пастор, вытирая рот платочком. – Примите мои соболезнования.

– Я хотел бы знать, почему он умер после посещения его вашей медсестрой.

– Вам лучше, чем мне, известно, сколько лет ему было. Он умер от старости. А наша медсестра ходила к нему три месяца и прежде ничего с ним не случалось.

– Я видел его в день смерти. Он прекрасно выглядел и умирать не собирался. Ему помогли уйти на тот свет. Есть свидетели, что после меня к нему приходила медсестра. А потом вдруг получилось, что всё наследство моего деда перешло вашей секте. Каким образом?

– Во-первых, не секте, а церкви. Во-вторых, вы, молодой человек, никогда не интересовались делами своего деда, а потому не знаете, что завещание он написал в здравом рассудке и трезвой памяти. Это засвидетельствует нотариус, который принимал все бумаги, и наш адвокат.

– Я оспорю это в суде!

– Гордыня обуяла, брат мой, гордыня. Ну, что ж, это ваше право. Наши адвокаты с удовольствием встретятся с вами в суде, – с очаровательной улыбкой ответил пастор. – Но помните: вы уже потеряли наследство своего деда. И потеряете ещё больше, если попробуете тягаться с нами в суде.

Владимир ушёл раздосадованный. Он корил себя, что неправильно повёл разговор, и теперь ему ни за что не узнать, кто вводил инъекции деду Егору. Он был уверен, что причина смерти кроется здесь. Но после того, как он пригрозил судом, даже если он вернётся с миролюбивыми намерениями, ему нечего и надеяться на понимание. А ему нужно имя убийцы. Как же теперь его узнать? Энрике! Вот кто поможет! Ведь он чувствует себя обязанным Владимиру. Надо его послать туда, уж он-то всё сможет.

«А всё-таки сильна секта, – подумал Владимир. – Юристы свои, медики. Пожалуй, рядовому гражданину с ними действительно опасно связываться».

Да, завтра он поедет к Энрике. А вчера он побывал у Норы, матери Кэт. Он хотел поговорить с ней о её дочери, но разговора не получилось. Нора, став у окна, заламывая руки, запрокидывая голову, произносила какие-то фразы, которые, может быть, и имели значение для неё самой, но не для Владимира. Он не мог понять её лицедейства, а она, очевидно, никак не могла понять, что уже два десятка лет она не на сцене. Она всё ещё жила в своём виртуальном мире образов, сцен, монологов. А может, она пыталась таким образом заполнить пустоту в себе после того, как покинула театр? Она словно играла в какой-то одной ей ведомой пьесе, отводя в ней роли своим партнёрам, которые вовсе не догадывались, что тоже должны играть в её пьесе. Все вокруг неё жили, а она играла…