Упавшая с небес, или Жить страстями приятно - Юлия Шилова Страница 39

Я не чувствовала боли… Только страшную пустоту… Черную, пугающую пустоту. Я сидела на асфальте, почему-то прижимая к груди букет, и не переставая выкрикивала имя дочери. Тут же появились полицейский, врач и два работника аэропорта. Они помогли мне подняться, взволнованно говорили о чем-то, но я ведь не знаю английского.

Я пыталась им объяснить, что со мной приключилось несчастье, что у меня украли ребенка, что преступников необходимо найти и привлечь к уголовной ответственности, но меня никто не понимал, да и не слушал… Никто. Ни полицейский, ни врач.

Работник аэропорта держал мой билет и жестикулировал так красноречиво, что даже без знания языка было нетрудно догадаться, что самолет на Москву вылетает с минуты на минуту. Но зачем мне домой? Там меня никто не ждет. Единственный человечек, который нуждается в моей помощи, здесь, ее хрупкая жизнь висит на волоске и может оборваться в любую минуту.

Появился еще один полицейский. Меня потащили к автобусу, довезли до самолета, но я сопротивлялась и упиралась, как только могла, требовала российского посла и посылала всех к чертовой матери. Ничего не помогло. Меня буквально закинули в самолет. Дверь быстро закрылась. Я рыдала, прильнув к окну в безумной надежде вырваться.

Пассажиры недоуменно посматривали в мою сторону, некоторые что-то раздраженно говорили друг другу. Я, словно помешанная, раскачиваясь из стороны в сторону, чуть слышно запела:

Дремлет папа на диване,

Дремлет мама у стола,

Дремлют наволочки в ванне,

Дина тоже спать легла.

Как только самолет взлетел, ко мне подошла стюардесса и на русском языке предложила успокоительное. Я наотрез отказалась, тогда она строго заметила, что я мешаю пассажирам и к ней уже обращаются с жалобами.

Я громко рассмеялась и предложила высадить меня, вернуть туда, откуда меня взяли. Я лететь никуда не собиралась, меня затащили в самолет буквально силой. Стюардесса все же заставила меня выпить какую-то таблетку, пригрозив тем, что если я буду себя вести подобным образом, то по прилете меня сразу увезут в отделение. Мол, нарушение порядка в самолете – дело серьезное и строго наказуемое, поэтому во избежание недоразумений будет лучше всего замолчать и не лишать других пассажиров комфорта.

Отвернувшись к окну, я тихонько всхлипнула. Таблетка начала оказывать свое действие. Я вдруг с сожалением подумала, что не прошла обряд крещения. Ведь в глубине души я всегда верила в Бога. Всегда…

Раньше мне казалось, что нет никакой разницы – крещеная я или нет. Самое главное, чтобы Бог был в душе, в моем сердце… Но теперь, после всего, что произошло, я знаю точно, Бог помогает крещеным, а я как была нехристем, помощи ждать не приходилось.

Когда самолет приземлится, моей маленькой доченьки, может, уже не будет в живых. Я убийца, потому что по моей вине она оказалась в Штатах. Единственный смысл жизни потерян, впереди только ад, потому что все убийцы попадают в ад. По-другому просто не бывает.

Перед отъездом в Штаты я прочитала «Божественную комедию». Она состоит из трех частей. Ад, Чистилище, Рай. Мне представился Ад, как его описывает Данте, и по коже побежали мурашки. Это было страшно, дико, ужасно. Говорят, нужно покаяться, и Бог простит грехи! Но мне почему-то кажется, что есть грехи, которые не замолишь. Никогда. Даже если Бог и будет к тебе милосерден, как же жить с этим грехом? Я залезла в кресло с ногами и уткнулась подбородком в колени. Когда-то это была моя любимая поза. Когда-то…

– Девушка, сядьте как положено, и пристегните ремень. Самолет находится в зоне турбулентности. Неужели вы не видите, что написано на табло? – произнесла крайне недовольная стюардесса.

– Не вижу, – прошипела я, но все же спустила ноги и пристегнулась.

Я закрыла глаза и увидела лицо своей малышки. Оно было такое крохотное, такое нежное… Глазки были закрыты, и она сладко посапывала. Интересно, а в таком возрасте маленьким деткам могут сниться сны? Наверное, нет. Ведь они ничего еще не знают, не видели.

Видение сменилось другой картинкой: покачнувшаяся улица и я лечу с балкона второго этажа. Нога сильно опухла и, конечно же, болела. Что такое физическая боль по сравнению с душевной? И еще чувство бесконечной беспомощности. Это ужасно – ты полон сил, решимости, но уже ничего не можешь сделать. Совершенно ничего… Сердце буквально разрывается. Кажется, вот-вот сквозь платье на груди покажется кровь. Не в силах совладать с собой, я наклонилась и застонала. Сидящая рядом пожилая женщина озабоченно посмотрела мне в глаза и спросила:

– Дочка, да что же с тобой творится в конце концов?

– Мне очень плохо. Я жить не хочу.

– У тебя что-то болит?

– Невыносимая боль разрывает мне сердце.

– Ты сердечница?

– Нет. Но оно сейчас истечет кровью…

– Господи, такая молодая, а уже так плохо с сердцем!

Я не лукавила и не обманывала добрую женщину. Сердце пылало и жгло грудь. Казалось, что оно сейчас разорвется от горя. Я уже плохо понимала, жива я или нет. Действительность отошла от меня, растаяла, перед глазапми плыла какая-то серая муть, меня подташнивало.

– Дочка, может, тебе нужно поесть? – спросила соседка, когда стюардессы стали разносить еду.

– Что? – очнулась я. – Зачем?

– Ну как это – зачем? Человек должен есть, чтобы жить. Тебе сразу станет полегче. Вот увидишь.

– Легче? Да что вы такое говорите? От еды? О боже…

– Это, доченька, ты заблуждаешься. Когда поешь, всегда легче становится.

Я кинула злобный взгляд на женщину, поглощающую свой обед.

– Послушайте, ну что вы в самом деле ко мне прицепились? Какая я вам доченька? Мы с вами совершенно посторонние люди.

Женщина обиделась:

– Просто ты мне в дочери по возрасту годишься…

– В том-то и дело, что не гожусь.

– Я хотела, как лучше. Вижу же, что тебе худо.

– Не надо лучше. Приберегите ласковые слова для своей дочери, если она у вас, конечно, есть.

– Дочка умерла пару лет назад, – тяжело вздохнула женщина и отвернулась.

– Простите.

– Ничего. Мужа она боготворила, работала как вол, стояла у плиты, стирала, убирала, света белого не видела. Никогда на свое здоровье внимания не обращала, а если были какие-то боли, терпела. А он, подонок, постоянно гулял, да еще и руку поднимал. – Женщина немного помолчала, а затем добавила: – Молодая совсем. Выглядела, как девчонка. Да болезнь никого не щадит. Ни старых, ни молодых. Я только потом поняла, как это страшно – пережить свое дитя.

– Извините, – тихо пробормотала я.

В салоне выключили свет, и многие пассажиры уснули. Мне стало еще хуже – я боюсь темноты. От неприятного ощущения я закрыла глаза. Вскоре я стала слышать невнятные голоса. Я прислушалась – голоса казались знакомыми. Один принадлежал Льву, другой мертвой стукачке, а третий перепуганной Галине… Вскоре они стали тише, приглушеннее, а потом совсем пропали. Перед глазами поплыли расплывчатые лица. Они улыбались, сердились, корчили скорбные гримасы… И только одно лицо было полно искренней симпатии. Это лицо Галины. Но почему? Этого я не могла понять. Ведь она меня предала…