Героев не убивают - Елена Топильская Страница 39

Второй путь был таким же сложным и многотрудным. Я планировала методично объездить все учебные заведения в городе и поспрашивать про студента или курсанта с обожженым лицом. Если в институте или училище такой есть, в деканате не могут про него не знать. Это если он студент. А если вольный стрелок…

Вопрос: где он учился стрелять из автомата? Самоучка? Любитель? Или?..

Или он только что демобилизовался из армии по причине ранения, в результате которого ему изуродовало лицо? Надо запросить все военкоматы о комиссованных в последние годы солдатах срочной службы. Впрочем, надо запрашивать и военные училища — об изуродованных курсантах. Может, еще в лицевой хирургии поспрашивать; если только его у нас лечили…

Прикинув объем работы, я отчетливо осознала, что если я справлюсь хотя бы к Новому году, то это будет просто подарком от Санта-Клауса. После мучительных раздумий, могу ли я довериться Крушенкову — все-таки знаю его давно, намного дольше, чем Царицына, и ничего плохого про него не слышала, — я рискнула.

Выманив Крушенкова из его кабинета на улицу под предлогом выпить кофе (который не люблю и пью только в политических целях), я утащила его в маленькое кафе, где все время играла громкая музыка, и осторожно рассказала ему про молодого киллера, которого в последнее время пестовал Осетрина. Я ожидала, что Крушенков предложит все рассказать Царицыну и объединить усилия, но Сергей повел себя вопреки моим ожиданиям. Он озабоченно спросил:

— Чья это информация? И кому ты еще рассказывала про это?

Я честно призналась, что это информация Кораблева и об этом еще знает Леша Горчаков.

— Хорошо, — сказал Крушенков. — Не надо больше никому говорить.

— А твоему напарнику?

— Знаешь, Маша, — медленно сказал Крушенков, — давай оставим его в покое. У него много других проблем.

Я начала злиться.

— Сережа, — начала я сварливым тоном, — согласись, что есть разница — не говорить человеку чего-то потому, что он загружен, или потому, что он предатель. Ты же фактически меня подставляешь, тем, что держишь в неведении.

— Хорошо, — резко ответил Крушенков. — Ты права. Я не доверяю ему. Я не сказал бы тебе этого, если бы…

— Если бы что?

— Если бы не знал, что он играет в свои игры.

Ничего конкретного он мне так и не сказал.

— Ладно, — сменила я тему, — что мне делать? Ты же представляешь, сколько я провожусь одна со всеми этими гаишниками, солдатами-курсантами. и студиозусами?

— Маша, — серьезно сказал Крушенков, — конспирация дороже. Давай не будем рисковать. Ты слышала страшную историю про то, как агенту язык отрезали?

— А потом застрелили?

— А может, наоборот — сначала застрелили, а потом язык отрезали.

— Сегодня я слышу эту историю третий раз. Сережа, ты можешь мне сказать, по чьей вине он погиб? Царицын как-то виноват в этом?

— Маша, неужели ты думаешь, что кто-то знает достоверно, отчего агент спалился? Будь это известно, виновника бы для начала выперли из органов, если не посадили…

— Послушай, мне надоели эти сказки ни о чем. Я ж у тебя не прошу заключение служебной проверки. Ты сам-то как думаешь? Меня интересует твое мнение.

— Я не могу обвинять кого-то, если я всего не знаю, — очень серьезно объяснил Крушенков.

«Ну да, конечно, — подумала я, — нашла у кого спрашивать, кто виноват?

Крушенков скорее язык себе проглотит, чем о ком-то плохо скажет, не имея на руках вступившего в законную силу приговора суда».

— И что же мне делать?

— Я готов тебе помочь. Давай завтра и начнем. Списки у тебя?

Я кивнула, подумав, что если Крушенков любезно подвезет меня на машине, то я могу ненадолго заехать в лагерь к ребенку, это все равно по дороге. И настроение у меня от этого серьезно улучшилось.

— А что ты будешь говорить напарнику? — поинтересовалась я.

— Придумаем что-нибудь, — махнул рукой Крушенков.

— О! Нам ведь еще надо осмотреть дачу Асатуряна и гильзы там собрать, — спохватилась я. — Может, это и скажешь Царицыну?

Крушенков поморщился.

— Тогда мы все равно сдаем информацию про молодого киллера.

— Черт, как тяжело работать, если никому ничего нельзя говорить, — расстроилась я. — Ну давай просто скажем, что надо осмотреть дачу Асатуряна.

На том и порешили.

Между прочим, Сергей пил уже четвертую чашку, и я поинтересовалась, не вредно ли так напиваться кофе.

— Может, у тебя неприятности? — спросила я. — Ты чем-то расстроен?

— Не обращай внимания, — ответил Крушенков.

С конспиративной встречи я поехала в прокуратуру. Поскольку мы договорились завтра с утра ехать по делам, мне надо было сегодня привести в порядок все остальные дела. Я провозилась до одиннадцати вечера, благо ребенок находился в лагере, и я была предоставлена сама себе. Но и к одиннадцати я еще не все сделала; оставаться в конторе мне было уже страшновато — Зоя с Горчаковым, пользуясь хорошей погодой, свалили купаться. Поэтому пришлось закрыть прокуратуру и забрать часть бумаг домой. Вот вечная проблема — как преодолеть самый страшный отрезок на пути домой: от двери парадной до двери квартиры. Даже ночью на улице мне не так страшно, как днем в своей парадной.

При этом я всегда забываю фонарик, а на лестнице часто не горит свет.

В полуобмороке добежав до квартиры, я захлопнула за собой дверь и перевела дух. И подумала, что если мафия захочет выведать у меня какие-то секреты, ей достаточно напугать меня в моей собственной парадной.

Ночью на кухне я дописывала свои бумажки, которые следовало вложить в уголовные дела, чтобы меня не уволили при первой же проверке. Писала и плакала над своей несчастной судьбой. Все нормальные люди ведут правильный образ жизни, отдыхают после работы. А я работу тащу на дом да еще сама ищу себе задания потруднее… Ну что мне стоило просто ждать, пока Кораблев получит сведения от своих агентов? На кой мне сдались все эти списки, которые выкинут меня из колеи надолго? Может быть, мне кто-нибудь скажет «спасибо»? Как бы не так. Еще и накажут, найдут за что. За волокиту, например.

В этих тяжелых раздумьях я так и заснула в одежде за столом. И проснулась с тяжелой головой и тяжелым сердцем.

С завтрашнего дня начиналась напряженная работа.