Добрые слуги дьявола - Кармен Посадас Страница 39

Жизнь не прекрасна, даже если ты красивейший мужчина на свете, даже когда у тебя появилась любимая женщина и ты поселился у нее и даже — и это удивительнее всего — если ты всю жизнь, с самого детства верил, что все к лучшему в этом лучшем из миров. «Жизнь не прекрасна», — размышлял теперь Мартин Обес, сидя в том же баре, где всего несколько дней назад музыкальный автомат, как прустовское печенье, старательно напоминал ему все неудачи его жизни. Теперь же он хранил блаженное молчание, но счастье было слишком похоже на короткое одеяло в холодную ночь: натягиваешь его на поясницу, оголяются ноги, накрываешь спину — мерзнет грудь.

Это ощущение неудовлетворенности знакомо всем смертным, даже таким хроническим оптимистам, как Мартин Обес, у которых нежная душа и такая божественная внешность, что многие по этой причине считают их болванами. Ведь люди, как и тетя Росарио из Монтевидео, все (за редким исключением) думают, что красивые женщины глупы или в лучшем случае неграмотны, а красивые мужчины… красивые мужчины и вовсе немыслимая аномалия.

«Конечно, ты не глуп, но мандинга ничего не дает даром», — сказала бы мама Роса, увидев своего Тинтина, сидящего в одиночестве перед стаканом пива. Он только что был в супермаркете, где купил лингини, чтобы приготовить сегодня с белым трюфелем, и молодое белое вино. Когда Инес вернется с работы, стол уже будет накрыт. «Просто потрясающе, любовь моя! А я так устала сегодня… Поцелуй меня и налей немного вина, пожалуйста. Сейчас я быстренько приму душ и расскажу тебе, как прошел день».

Если бы мама Роса была бы сейчас не в раю, а оказалась здесь, в этом уютном баре в центре Мадрида, то обязательно заметила бы по крайней мере трех мужчин, имевших с Мартином одно общее: у каждого была с собой сумка для покупок. Мама Роса, которая в отличие от тети Росарио обладала большой наблюдательностью, сказала бы, что о незнакомом человеке можно многое узнать по тому, что он ест и во что одет. Внешность почти всегда обманчива, что очевидно на примере Мартина, и о человеке больше говорят манжеты его рубашки, чем бегающие глаза, а еще красноречивее пижама, выглядывающая из-под свитера в половине второго дня, несмотря на натренированную улыбку. «Язык вещей» — так называла это мама Роса, которая не умела прочесть ни одного слога, но читала людей с тем мастерством, с каким ее подруги из квартала Ла Уньон гадали на кофейной гуще. Мартин же, наоборот, ничего не замечал вокруг, поглощенный пивом и собственными мыслями. Уже давно никто не надоедал ему воспоминаниями и упреками, не было ни мальчишек, качавших ножками на барной стойке под звон музыкального автомата, ни сестры Флоренсии, которую все еще держала связанной Величайшая Глупость. Дай Бог, чтоб так оставалось и впредь: конечно, не все в этой жизни хорошо, но другой не дано, так что пусть Фло больше не появляется, потому что иначе это будет означать, что…

От внимательного взгляда мамы Росы не ускользнула бы любопытная группа мужчин, одновременно завернувших в бар выпить аперитив. По ним было ясно, что все сами занимаются домашним хозяйством. Некоторые из них, хорошо знакомые между собой, с увлечением делились друг с другом опытом по приготовлению ламанчского писто [17]или омлета с креветками: «Да, да, старик, попробуй это, черт возьми, добавь туда щепотку укропа, и получится так, что пальчики оближешь». Потом они долго вели разговоры о домашнем хозяйстве и детях, хохоча и энергично похлопывая себя по ляжкам, и во весь голос обсуждали преимущества отбеливателя «Ас», словно заявляя: мне совершенно по барабану, что моя жена зарабатывает кучу бабок, а я занимаюсь домашними делами! Ну и что в этом такого? А? Современные мы люди или нет?

Однако в баре были и другие, более утонченные мужчины-домохозяйки, тоже гордые своим положением, но ведущие себя по-другому. Они бы гораздо больше заинтересовали маму Росу, если бы она была здесь, а не у мандинги (пардон, мы ведь сказали, что она в раю, какой может быть мандинга?). Так вот, их одежда и вещи свидетельствовали о том, что они не обычные люди, а, безо всякого сомнения, обитатели Парнаса. Хотя мама Роса понятия не имела ни о Парнасе, ни о том, кто такой В.Г. Зебальд, чье имя красовалось на обложке книги, которую читал один из этих господ, но она прекрасно видела его твидовый пиджак, шерстяной галстук и серо-черные носки. Все это говорило об интеллигентности, вкусе, образованности и эрудиции господина, вынужденного влачить свое существование среди неучей, карьеристов и обывателей. «Принеси еще анисовой, Хосемари, она больше всего напоминает абсент». Все эти детали, а также коричневая фетровая шляпа — очень изысканная и богемная — свидетельствовали о том, что их обладатель, из сумки которого сейчас высовывался длинный стебель сельдерея, — писатель, претендующий на премию Медичи (хотя прежде ему, разумеется, придется удовольствоваться несколькими местными премиями, с этим ничего не поделаешь). «Да-а-а? Пилар? Уф, наконец-то ты мне позвонила, а то я пью уже четвертую рюмку анисовой… Да-а-а? Нет! Что ты говоришь? Премию дали этой чертовой графоманке с лицом индианки-чарруа?.. Нет, это просто невероятно! Да ведь ее книги — просто убожество! О, тысяча чертей! Проклятый мир, проклятая литература!….Хосемари, еще абсент!»