Ядовитая боярыня - Дарья Иволгина Страница 39

Хотелось ее жалеть, голубить, пересказывать ей «Хоббита» и «Властелина Колец» и петь песенки, вроде «Дорога вдаль и вдаль бежит…»

Она поймет, Вадим был в этом уверен. Она вообще все на свете понять в состоянии.

А еще была в девице этой тайна. Потому и выступала она лебедушкой, что тайну эту расплескать боялась.

Это тоже уловил чутким влюбленным оком Вадим. Брат Лаврентий сказал бы ему, сам не зная, что предвосхищает меткое замечание Пушкина: «Душа ждала… кого-нибудь». Ну да, пришла пора, он влюбился. У мужчин ведь это происходит точно так же, как у женщин. Если по-настоящему, конечно, а не играть в любовь.

Гликерия проследовала за Ионой в дом. Вадим проводил ее глазами, посмотрел на Лаврентия. Тот еле заметно улыбался. Понравилась ему девица.

Для вновьпришедших истопили баню, приготовили угощение посытнее: яглы да утку печеную. Наталья возилась у печи, немного ревнуя к гостье: ну вот, была одна женщина, с ней одной, с Гвэрлум, все носились, а теперь соперница объявилась! И не в том дело, что Вадим при виде Гликерии так и обомлел — Вадим-то Наталье давно был не нужен, для нее Флорушка один на свете существовал из всего мужского пола, — а в том, что теперь сразу две красавицы в доме капризничать будут, сразу две возле плиты начнут ухитряться, являя сноровку и умение, сразу двумя будут восхищаться, двух — защищать от всех бед и невзгод внешнего мира…

Как пережить такое? Гвэрлум отдавала себе отчет в том, что ревнует — глупо, бессмысленно. Решила пока что таить свое отношение к внезапному появлению Гликерии. На что она, в самом деле, рассчитывала? Выйдет она за Флорушку, а Харузин с Вадимом навечно при ней останутся в пажах? Ну, Харузин — тот, может быть, еще в монахи уйдет… А Вадим — точно женится.

Ладно. Об этом потом.

Выступила с готовыми блюдами, выставила их на стол. Гордая собой, очень-очень важная Наташа Фирсова. Флор это заметил и послал ей ласковую улыбку. Встал, поблагодарил за труды и хлопоты. Наташа чуть зарделась, еще выше голову вскинула.

Смиренная странница, уже умытая и во все белое облаченная, что-то уловила в поведении Натальи, потому что вдруг забеспокоилась, метнула взгляд на Иону, а после разом вернулась в ее душу тишина. Медленно поднялась Гликерия и, сделав несколько шагов, поклонилась Наталье в ноги.

Гвэрлум сразу простила Гликерии ее нежданное вторжение и милостиво подняла ее, поцеловала в обе щеки. «А кожа у нее грубоватая, — заметила она про себя. — Пушок как у персика… От того кажется шелковистой, а на самом деле грубоватая. И прыщи еще не все миновали…»

Это открытие окончательно успокоило Гвэрлум и примирило ее с вторжением незнакомки.

Трапеза вызвала общее восхищение.

— Ешь репу с голоду, люби парня смолоду, — изрек Флор, якобы ни к селу ни к городу. То ли насчет богатства поданного на стол замечание высказал, то ли касательно смятения чувств, охвативших Гвэрлум.

Этого никто выяснять не стал. Покончив с уткой и яглами, устроили Гликерию в доме. Иона попросил, чтобы его сестрице дали отдельную камору. Мол, она — молитвенница, ей уединение нужно. Да и Гвэрлум она мешать будет, потому как среди ночи тоже на молитву встает.

Услыхав это, Вадим заметно опечалился. Таковые молитвенницы рано или поздно уходят в монастырь. И не по принуждению, а по сердечной склонности. Однако возражать или высказывать какое-то свое мнение он не стал.

* * *

— Кажется, все удачно прошло, — шептал Животко, пробравшись в комнату «сестрицы во Христе». — Никто в тебе парня не заподозрил.

Севастьян снял женский убор, остался в одних портках. Сильно поскреб голову.

— Там один парень на меня странно смотрел, — проворчал он. — Влюбился, что ли.

— Он не в тебя, он в Гликерию влюбился, — утешительно молвил Иона. — Это ничего. Потому что мы потом всю правду объявим, он свои глупости оставит. Он нормальный мужчина, не супарень какой-нибудь.

— Ох, — с сердцем вымолвил Севастьян, — вверг ты меня в пучину греховную. Чистое мужеблядство.

— Да ладно тебе, — сказал Животко. — Обычная воинская хитрость с переодеванием. Положим, охотник волчью шкуру надевает, чтобы подобраться к койотам…

— К кому? — не понял Севастьян.

— Ну, к койотам. Собаки дикие, очень зловредные… Мне это Харузин рассказывал, — добавил Иона неуверенно. — В общем, личину зверя надевает, но зверем-то не становится. Тебя, явись ты сюда парнем, сразу кто-нибудь бы узнал.

Севастьян свесил лохматую голову.

— Что-нибудь узнал о матушке?

— Погибла матушка твоя, — шепотом сказал Иона и заплакал, обнимая крестного своего отца. — Вместе с отцом. У него на глазах забили кнутом, люди сказывают, я уже спрашивал.

— А сестрица? — еле слышно спросил Севастьян.

Иона приободрился.

— Настасью увезли на Москву в монастырь.

Севастьян перекрестился, потом сказал:

— Давай молиться.

И, став рядком, принялись они от полноты сердца бить поклоны — за убиенных родителей Севастьяновых, за здравствующую плененную сестрицу его, за самого Севастьяна — грешника, за Иону — хитроумца, а после и за весь этот дом и его хозяев…

Крохотная иконка Спаса в углу мерцала, внимательно слушая шепот двух подростков, и лицо Спаса делалось все мягче, все светлее.

* * *

— Все-таки странно, что Вихторин не дает о себе знать, — сказал наутро Флор.

— Ты что, всю ночь об этом думал? — удивился Вадим. — Вчера о Вихторине говорили, сегодня опять взялись. Суждения да пересуды… Как там Лавр говорит? Есть ли смысл о человеке сплетничать? Ну, решил он не иметь никаких дел с фальшивомонетчиком. Настасья Глебова все равно теперь для вихторинского сына недоступна. Да и не нужна ему. Приданого больше нет, имя опозорено…

Сидевшая поблизости на лавке девица Гликерия, на которую Вадим то и дело косил глазом, была бледна, сжимала губы в нитку. Что-то беспокоило ее в происходящем. Вадим не мог понять — что.

— Все равно, — вздохнул Флор. — Знаешь что, Вадим, пойдем-ка мы с тобой в город, поспрашиваем там о Вихторине. Может, узнаем что-нибудь интересное.

— Беспокойный ты человек, Флор! — засмеялся Вадим. — Ладно, согласен.

Когда они уже собрались выходить со двора, к ним подбежал Иона.

— Возьмите с собой, — почти моляще сказал он.

— А тебе зачем? — удивился Вадим.

Иона отвел глаза. Явно какое-то плутовство было у него на уме.

— Любопытно, — выговорил он наконец.

Флор махнул рукой.

— Пусть идет, шельмец.

И вышли втроем, а девица Гликерия молча провожала их тяжелым горящим взглядом.

Дом Вихторина стоял на другом конце Новгорода, так что пройти предстояло и церкви богатые, белые, и склады набитые битком, и дома зажиточные и не очень, и улицы мощеные, и улицы немощеные, раскисшие после дождя, и много раз видеть в просвете уличном блестящий Волхов…