Акведук на миллион - Лев Портной Страница 39

— В хоромах у Аверкия Кириллова, — ответил Чоглоков.

— И как? Казенная палата ему не мешает? — с небольшой издевкой поинтересовался я.

— Шутить изволите? — улыбнулся надворный советник. — Конечно же не мешает.

Мы проехали вниз по Тверской, свернули на Манежную, полюбовались грандиозным домом Пашкова и двинулись через Большой Каменный мост. Здесь было шумно, торговали чем попало, а поверх деревянных ларьков открывался завораживающий вид на белый Кремль.

Мост упирался в Верхние Садовники. Мы свернули на Берсеневку. Винно-солевые склады остались по левую руку, а мы остановились у старинных хором из красного кирпича.

Федор Алексеевич представил нам неказистого господина с несчастным лицом.

— Коллежский секретарь Арсений Феофанович Городец, экзекутор Московской казенной палаты, — представился тот.

Он покосился на Розьера, и лицо его сделалось еще несчастнее. Да-да, Репа так и таскался с котенком на руках.

— Собственно, Арсеньюшка и составил отчетец, — сообщил Чоглоков.

— А возблагодарение? — повел я бровью. — Проследите, чтобы Арсения Феофановича возблагодарили в тройном размере!

Коллежский секретарь заморгал, и лицо его приобрело удивленное выражение, словно он забыл о своих несчастьях и теперь не мог уразуметь, что за скорбь не дает ему покоя?

— Да мы уж сами тут разберемся, это не беспокойся, — промолвил Чоглоков голосом, в котором появились нотки недовольства.

Я хлопнул его по плечу так, что у него колени подкосились, и рявкнул:

— Да не жадничай, Федя!

Я взял под локоть Арсения Феофановича и отвел в сторонку.

— Не жадничай! — раздался за спиною добродушный возглас штабс-капитана, а затем последовал шлепок, и под ручищей Репы Чоглоков вовсе едва не рухнул.

— А что, Арсений Феофанович, много ль воруют? Так, между нами? — спросил я экзекутора Казенной палаты.

Он часто-часто захлопал глазами, поднес правую руку ко лбу и выдохнул:

— Вот вам крест…

— Не богохульствуй! Честно говори! — Я перехватил его руку. — И хватит моргать! Ресницы осыплются!

— Так мне ж то неведомо, — прошептал он.

— Как так — неведомо? — нахмурился я. — Кто у нас экзекутор? Ты или я?

— Так я же деньги по сметной росписи выдаю, а мне бумаги потом приносят, — торопливым шепотом произнес он. — А что там, за этими бумажками, в действительности, то мне неведомо.

— Ладно, Арсений Феофанович, ты мне бумаги эти наготове держи. Может, понадобятся.

Экзекутор раскраснелся и перевел растерянный взгляд на Чоглокова.

— Что пялишься на него? — рыкнул я. — Отвечать за государеву казну не ему, а тебе придется!

— Помилуйте, ваше благородие, Петр Ардалионович, — взмолился Арсений Феофанович. — Да чем же я провинился-то?

— На свет родился, вот и провинился! Понял?

— Понял, — обреченно промолвил экзекутор.

И удивление на лице сменилось привычным скорбным выражением. Жизнь вернулась в свою колею.

— А что, брат Феофаныч! — воскликнул я. — Может, нам к Аверкию Степановичу зайти?

— К кому?! — вытаращился Городец.

— К господину Кириллову Аверкию Степановичу, — с нажимом в голосе уточнил я.

— Так ведь его убили, — пролепетал экзекутор, явно удивленный тем, что я нахожусь в неведении.

— Убили?! — оторопев, я повернулся к Чоглокову. — А почему мне не доложили?!

Федор Алексеевич вжал в плечи голову и развел руками.

Во мне пробудился охотничий азарт: я предположил, что и эта смерть связана с событиями на Моховой и в Тосне. Странно, что генерал-губернатор не упомянул об убийстве председателя Казенной палаты. Но, без сомнения, это преступление уже расследуется. Даже если заговорщики имеют возможность свернуть розыск, среди полицейских может найтись ретивый служака, который достаточно далеко продвинется. Как знать, возможно, он уже наступает убийцам на пятки! И если объединим усилия…

— Что случилось-то? Кто? И за что убил? Он, что, неподкупным был? — спросил я.

— Да нет, ваше благородие, — настороженным тоном промолвил Арсений Феофанович, — как раз за взятки, за воровство и убили…

— Господи, — выдохнул я. — Да что тут у вас происходит? Убийцу поймали?

— Петр Ардалионович, — вмешался Репа, — это случилось сто двадцать лет тому назад во время стрелецкого бунта.

— Тьфу ты, черт! — выругался я. — Что ж ты мне, Федя, голову-то заморочил? Просвещенностью блеснуть решил?! Это вы тут в Москве историю книжкам не доверяете, в голове держите. А в Петербурге, знаешь ли, брат, не до того, там жизнь кипит! Некогда голову ерундой забивать.

— Ну, извините, — вновь развел руками Чоглоков.

— Ладно! — Я хлопнул по плечу Арсения Феофановича. — Убили и убили, тут уж ничего не поделаешь. Нечего было взятки брать и воровать! Как говорится, ни почестей, ни наград, — ничего для себя лично! Кстати, Арсеньюшка, а ты где, брат, проживать изволишь? На случай, если понадобишься.

— А здесь же, от Казенной палаты налево третий дом, — указал Городец.

Я повернулся к Чоглокову:

— Ну что, Федя… Тут все путем! Считай, ревизию провели. Теперь неплохо б до места добраться, посмотреть воочию…

— Путь будет длинным, семнадцать верст от Москвы, — ответил надворный советник, который после моих слов о проведенной ревизии заметно повеселел.

— Тогда поторопимся!

Мы сели в карету и некоторое время ехали молча. А потом Чоглоков с гордостью заявил:

— Между прочим, дом Аверкия Степановича Кириллова строил предок мой, Михаил Чоглоков.

— А он знал, что там будет Казенная палата? — поинтересовался я.

— Ну-у. — Чоглоков почесал затылок. — Наверное, знал.

— И что же? Не сделал потайного лаза и не оставил секретного чертежа наследникам? — с горячностью спросил я.

Чоглоков разинул рот, соображая: шучу я или говорю серьезно?

— А, Федя? — продолжил я комедию. — Тебе не нужны были б никакие махинации с подрядами! Ночью наведался в Казенную палату — вот и вся забота о приросте твоего благосостояния! Вы бы проверили семейные архивы… Найдете подземный ход — я в доле! За подсказку.

— Это уж непременно, хе-хе, — с усмешкой ответил Чоглоков.

— Хе-хе, — откликнулся я и, хлопнув Федора Алексеевича по колену, добавил: — А случись мне саму палату проверять, так теперь я знаю, с кого за недостатки спрашивать!

Надворный советник залился столь густою краской, что поневоле родилось подозрение: нет ли и впрямь потайного лаза?