Мой Дантес - Ольга Кириллова Страница 39

– Более того, даже влюбился в прекрасную и гордую Софью, – каштановая голова говорившего склонилась над моей рукой, легко касаясь ее губами.

Когда мужчина выпрямился, я смогла разглядеть его. Высокий, поджарый, лет семидесяти с небольшим, с пышной, явно крашеной шевелюрой и чувственным ртом, Моравский напоминал орла, в сходстве с которым немаловажную роль играл чуть загнутый книзу тонкий нос с горбинкой.

И тут я вспомнила, откуда мне знакома фамилия Александра Степановича. Именно он был автором нашумевшей статьи о притязаниях Вяземского к жене Пушкина. Облегченно вздохнув, я улыбнулась: передо мной стоял давно интересовавший меня человек.

– Вы удивительно хороши, – томно произнес он, предлагая мне согнутую в локте руку. – Пройдемся, поговорим?

– С удовольствием, – еще раз улыбнулась я, совершенно забыв о топтавшемся сбоку Егорушке.

– Вижу, что я тут лишний, – напомнил он о себе и сделал шаг в сторону, бросив на ходу довольным голосом. – Еще встретимся!

Чинно проведя меня по залу, Моравский выбрал два кресла, стоявшие вдалеке от многолюдной толпы.

– Здесь нам никто не помешает, – по-молодецки подмигнув, он заботливо усадил меня и устроился рядом.

Справившись с робостью, которая охватила меня при виде этого довольно известного в определенных кругах человека, я осторожно поинтересовалась:

– Неужели вы были влюблены в Софью Матвеевну? Она никогда не упоминала о вас.

– Еще бы! – ухмыльнулся Александр Степанович. – Да ваша тетушка никого кроме мужа не замечала. Ей и дела никакого не было до чувств бедного начинающего критика. Знали бы вы, какие мужчины за ней ухаживали, но все зря. Софья умудрилась хранить верность супругу даже после его смерти. Я ведь звонил ей, предлагал помощь, но она наотрез отказалась встречаться со мной, хотя при жизни адвоката я довольно часто захаживал в дом Лебедевых.

– Как жаль, что я вас не помню. А вы, правда, считаете, что Петр Андреевич Вяземский волочился за женой Пушкина? – совсем осмелела я, переходя к той теме разговора, которая интересовала меня более всего.

Уж очень хотелось не просто прочитать все на бумаге, а услышать из уст автора.

– Правда, – снисходительно ответил Моравский.

– Но ведь князь был близким другом поэта, – осторожно заметила я.

– Что не мешало последнему считать Петра Андреевича безнравственным человеком.

– За что? – вновь оробев, спросила я, с благоговением глядя на собеседника.

– А вы прочтите письма Вяземского к вдове Пушкина, – посоветовал Александр Степанович. – Внимательно прочтите.

– Я помню их, как помню и вашу статью.

– Тогда в чем вопрос? – Моравский удивленно поднял брови.

– В том, что, на мой взгляд, Вяземский не был влюблен в Наталью Николаевну, а всего лишь пытался как-то руководить ее жизнью, боясь повторения старых ошибок.

– Голубушка, да вам ли такое говорить! – возмущенно воскликнул Александр Степанович и уставился на меня так, словно видел впервые. – По словам Егора Ивановича, вы давно и всерьез занимаетесь историей Пушкина и Дантеса. Или он не прав?

– Прав, – тихо ответила я, силясь понять, отчего это Егорушка вспомнил о моем увлечении да еще сообщил о нем знаменитому пушкинисту.

– Тогда как вы объясните весьма недвусмысленные фразы из писем князя? – несколько секунд помолчав, нахмурив лоб, отчего сходство с орлом стало еще большим, Моравский вдохновенно начал цитировать. – «Но признаюсь вам, что любовь, которую я к вам питаю, сурова, подозрительна, деспотична даже, по крайней мере, пытается быть такой». Вяземский преследовал Натали вплоть до ее второго замужества, постоянно топтался в доме, приезжал в те семьи, где могла быть Пушкина, и изводил ее своими нравоучениями и признаниями. «Вы так плохо обходились со мной на последнем вечере вашей тетушки, что я с тех пор не осмеливаюсь появляться у вас и еду прятать свой стыд и боль в уединении Царского Села…» В следующих письмах еще более откровенные выражения: «Целую след вашей ножки на шелковой мураве», «Любовь и преданность мои к вам неизменны и никогда во мне не угаснут», «Вы мое солнце, мой воздух, моя музыка, моя поэзия»… Да разве можно расценивать подобные слова как обычное дружеское участие или заботу?

Вырванные из общего контекста писем, притязания Вяземского стали настолько очевидными, что я не нашлась с ответом и лишь стыдливо молчала, не смея взглянуть на Моравского. А он тем временем продолжал:

– Думаете, эти чувства появились вдруг? После смерти поэта? Конечно же, нет. Пушкин все прекрасно понимал, поэтому и недолюбливал Вяземского. А вот к его супруге относился с искренней теплотой.

– Но если Александр Сергеевич все понимал, – осторожно заметила я, – то почему он не прекратил отношений с князем, не указал ему на дверь?

– Потому что тогда ему пришлось бы указать на дверь всем тем, кто считал его жену восхитительной женщиной и пытался ухаживать за ней. А таких среди его друзей, смею вас уверить, было немало. Взять, например, того же Александра Карамзина, который волочился за женой Пушкина еще при его жизни и не оставил ее своим вниманием после смерти поэта.

– А почему Наталья Николаевна терпела все это? – задала я еще один волновавший меня вопрос.

– Потому что прекрасно понимала всю невозможность прекращения отношений с друзьями мужа, – медленно, словно объясняя маленькому ребенку очевидные вещи, проговорил Моравский. – Прекрасно понимала, что, сделай она подобное, и вновь поползут слухи да сплетни, но уже о том, что вдова Пушкина пренебрегает друзьями супруга, а, значит, пренебрегает его памятью. Такого она не могла себе позволить, с мнением света приходилось считаться, ведь в этом обществе предстояло расти ее детям. И лишь второе замужество освободило Натали от тягостного общения с семьями Вяземских, Карамзиных и прочих бывших друзей. Теперь вы согласны со мной?

Я утвердительно кивнула головой, на что Александр Степанович снисходительно улыбнулся, помолчал немного, потом наклонился ко мне и тихо спросил:

– Егорушка намекнул, будто вы обладаете бесценным медальоном с изображением Екатерины Дантес-Геккерен. Не могли бы вы его мне показать?

– А разве Лебедев и Софья Матвеевна вам о нем ничего не говорили? – насторожилась я. – Помнится, вы упоминали о тесной дружбе с адвокатом.

– Ну-у-у, – замялся Моравский. – По всей видимости, супруги Лебедевы были не вполне уверены в подлинности медальона, поэтому и скрывали факт его существования. Кстати, где он хранится?

– После ограбления квартиры Софьи Матвеевны пришлось арендовать сейфовую ячейку в банке, – не раздумывая, солгала я, – там и находится медальон.

– А банк надежный? – в глазах Моравского появился нездоровый блеск жадного любопытства. – Как называется? Может, стоит перенести ценность в другой, так я мог бы порекомендовать…