Дело пропавшей балерины - Александр Красовицкий Страница 39

Они прошли мимо Флоровского женского монастыря, который нынче, как и большинство других киевских храмов, открыл свои двери для беженцев и раненых. Дальше маленькая тихая улица вывела их на Трехсвятительскую. Тарас Адамович поймал себя на мысли, что ему приятно идти по знакомой дороге, по которой он прошагал с десяток лет к бывшему месту службы. Наверное, он мог бы дойти до Владимирской с закрытыми глазами, только ему не хотелось их закрывать.

Осень дышала над Киевом пронзительной голубизной. Под ногами — оранжевый ковер из опавших листьев, вдоль улицы — яркие вывески кофеен и магазинов. Бывший следователь даже поймал себя на мысли, что неплохо было бы выбираться из яблоневого сада в город хоть иногда. И сразу отогнал эту мысль как почти неприличную. Перехватил взгляд Миры, вспомнил, что она о чем-то спрашивала, на минуту задумался и ответил:

— Лет пять назад, кажется, в 1911-м… — да, я уже не работал, но рекомендовал в одном деле обратиться к эксперту по дактилоскопии Бокариусу. Шантажист требовал денег у… не могу назвать фамилию, скажем так — у довольно известного в нашем городе человека. На имя жертвы было отправлено анонимное письмо с точной суммой — поверьте, она была довольно крупной.

Мира шла рядом, чуть повернув голову к попутчику, отстукивая каблучками почти танцевальный ритм. Слушала и улыбалась — то ли своим мыслям, то ли его рассказу.

— Однако шантажист допустил ошибку. Вместо подписи он приложил чернильный отпечаток пальца и написал — не процитирую дословно, но что-то вроде: «Вот тот палец, который нажмет на курок браунинга, если мои требования не будут выполнены».

— И все?

— А еще ниже теми же чернилами изобразил маленький браунинг.

Мира остановилась, засмеялась. Рисунок браунинга на листке бумаги с угрозами выглядел детской выходкой.

— И преступника в самом деле нашли? — спросила она.

— Да, по отпечатку пальца.

— Но как? Он был в картотеке?

— Не совсем. В этом и состоит самая большая сложность — картотека должна постоянно пополняться, однако пока дактилоскопию не признали официально в Петербурге, в Киеве все делалось на голом энтузиазме. Картотека была скудной, — он посмотрел на вывеску кофейни, у которой они остановились, и заметил: но это не помешало следователю спросить у жертвы шантажа, кого он подозревает, и взять отпечатки пальцев у названных лиц. Таким образом, злоумышленник был найден, профессор Бокариус выступил на суде в роли эксперта, суд признал вину подсудимого.

— И сейчас мы также надеемся на дактилоскопию? — спросила Мира.

— Не только на нее. Но, да, определенные надежды питаем.

У храма Андрея Первозванного они свернули на Большую Владимирскую. Нырнули в ее оживленный шум, и пошли дальше к зданию, в котором размещалась сыскная часть Киевской городской полиции. Мира задумчиво посмотрела на лестницу. Вероятно, вспомнила прежний, холодный, прием. Тарас Адамович понимал, что девушка не слишком верила в то, что здесь им помогут.

Бывший следователь Тарас Адамович Галушко и его секретарь Мирослава Томашевич поднялись на третий этаж, прошли по длинному коридору и очутились в кабинете, где бывший следователь проводил во времена своей работы здесь долгие часы размышлений и разговоров.

В царстве антропометрии их уже ожидал Яков Менчиц. Удивительно, но в этом кабинете он будто преобразился. От него исходил едва заметный флер уверенности, движения были порывисты, но четки, взгляд из-под бровей — сосредоточенный. Казалось, в этом кабинете даже Олег Щербак не смог бы вывести молодого следователя из равновесия.

Тарас Адамович остановил взгляд на полке с принадлежностями для антропометрии, обратил внимание на большой картотечный шкаф.

Дактилоскопия была табуированной темой в переписке между Тарасом Адамовичем и мосье Лефевром. Они старательно избегали каких-либо упоминаний о ней года этак с 1911-го. С тех пор как в Киеве профессор Бокариус демонстрировал в суде преимущества дактилоскопии, а Лувр утратил «Мону Лизу». На боковой лестнице для персонала музея нашли только раму от картины. Вспыльчивый мосье Лефевр писал о том, каким негодяем оказался директор музея Теофиль Омоль и как хорошо, что его уволили. Посылал Тарасу Адамовичу вырезки из журнала L’lllustration, в котором исчезновение картины приравнивалось к катастрофе национального масштаба. Он терял фигуры одну за другой, пока, наконец, с разгромом не проиграл партию, каждый раз сетуя в своих письмах: мол, не может сосредоточиться на игре из-за размышлений о судьбе «Моны Лизы». Тарас Адамович пытался подбодрить шахматного партнера, спрашивал, как дела с расследованием и кого подозревает лично мосье Лефевр.

Мосье Лефевр подозревал Германию и лично кайзера Вильгельма ІІ, приказавшего шпионам похитить картину, дабы продемонстрировать Европе слабость Франции и спровоцировать войну. Его слова определенным образом оказались пророческими, хотя Тарас Адамович пытался повернуть разговор о поисках преступника в более прозаичное русло и спрашивал, не мог ли похитить картину кто-то из работников музея.

Мосье Лефевр писал, что он скорее поверит в бред газетчиков, обвинявших в похищении художников-авангардистов во главе с Пабло Пикассо. Как выяснилось, один из его друзей когда-то похищал для знаменитого художника статуэтки из Лувра.

— Что было потом? — спросила Мира.

Потом Тарас Адамович допустил ошибку, прямо спросив о том, не снимались ли отпечатки на месте преступления и не сравнивались ли с отпечатками пальцев работников музея. После чего между ними вспыхнул столь жаркий спор, что из него, по мнению Тараса Адамовича, им так и не удалось выйти достойно. Табу было наложено по требованию мосье Лефевра, Тарас Адамович был вынужден согласиться малодушно избегать раздражающей темы единственно по той причине, что понимал — он задел француза за живое.

Кто бы мог подумать, что парижский полицейский окажется горячим сторонником системы Альфонса Бертильона. Большим ее приверженцем мог быть разве что сам Бертильон, который проигнорировал наличие четкого отпечатка пальца на раме картины и до последнего настаивал на важности антропометрии, пока окончательно не загнал следствие в тупик.

— Похитителя нашли? — спросила Мира.

— Да. Им оказался работник музея, изготовивший стеклянную раму для «Моны Лизы» — защиту от вандалов.

— Ваша версия оказалась правдивой.

Собеседник кивнул и добавил:

— Должен признать, мосье Лефевр тоже был прав, говоря о межнациональном характере похищения: на суде похититель заявил, что он патриот Италии и похитил картину с целью вернуть ее на родину.

— Если бы они сразу взяли отпечатки пальцев у всех, кто имел доступ к картине…

— То нашли бы ее очень быстро, — резюмировал Тарас Адамович. — В то же время «Мона Лиза» стала всемирно известной благодаря этому похищению.

— Вряд ли мы раскроем тайну поджога «Праги» только по отпечаткам пальцев, — заметил Менчиц, — хотя кое-какую информацию нам все же удалось получить.