Свободная комната - Дреда Сэй Митчелл Страница 39

Ранее. 1998

Он спешил по улице в оцепенении, а когда добрался до дома, то ожидал увидеть свет и услышать звуки, которые всегда ассоциировались у него с семьей, даже когда ее члены спали. Но конечно, не было никакого света. И никаких звуков. Их больше никогда не будет.

Он открыл дверь. Но не входил. Стоял на пороге, боясь зайти внутрь. Его сердце билось так часто, что по логике вещей у него скоро должен был случиться сердечный приступ. Господи, как он хотел, чтобы это произошло. Пусть это произойдет! Пусть избавит его от того, через что он, как ему известно, должен был пройти.

Он вошел в дом. Закрыл дверь с тихим щелчком. Положил ключи на стол в коридоре и осмотрелся вокруг.

Худшее уже позади. Хотя вообще-то это было не худшее, самое плохое еще будет. Тогда ему приходилось лгать. Лгать все время и всегда. И притворяться. Продолжать вести себя как раньше. Какой человек может с этим справиться? Но он знал, что у него нет выбора. Он должен был сделать это ради других. Ради своей семьи. Особенно ради нее. Он должен был сделать это, чего бы это ни стоило.

Потому что он был виноват.

Он включил свет в кладовке под лестницей. Все, что ему было нужно, было там. Зеленые мешки для мусора, которые не рвались, даже будучи переполненными, швабры, тряпки, щетки, метлы, моющие средства, отбеливатель и металлические мочалки. Ему нужно было обыскать весь дом, чтобы убедиться, что он нашел все следы того, что произошло, и устранил их.

Проще всего было бы использовать бензин, просто побрызгать этой ядовитой жидкостью повсюду — на мебель, одежду, книги, фотографии, игрушки — и сжечь это место. Но так сделать было нельзя; единственный путь — это врать и притворяться, потому что у него был долг перед людьми и груз вины.

Груз вины. У него подкосились ноги, и он навалился на стену. Желчь поднялась вверх по его горлу, и его несколько раз вырвало на пол. Так больше нельзя. Слезы заблестели у него в глазах и поползли по щекам.

А может, все же был выбор?

Он вернулся в кладовку под лестницей. Нашел там свернутую веревку. Он поднял ее, пристально посмотрел, а затем положил обратно. Когда-нибудь придет время и для веревки. Но пока нужно было научиться лгать и притворяться.

Начал он со столовой. Там был полный хаос. Стол остался в том же положении, в каком стоял, когда его оттолкнули. Стулья были перевернуты. Еда была разбросана по полу, затоптана в ковры и размазана по стенам. Разбитые тарелки и сломанные столовые приборы оказались в странных местах, как будто их оставили там специально. На верхней полке до сих пор стоял стакан с апельсиновым соком. И, конечно же, игрушки. Они были повсюду.

На секунду он остановился с открытым зеленым мешком для мусора в руках и пропустил его сквозь пальцы. Он был не в силах заниматься этим тогда, а спешить было некуда. Никто не должен был прийти, это могло подождать до завтра. У него было столько времени, сколько нужно.

По необычно тихому дому он прошел в утреннюю комнату ^[5] и сел на табурет у пианино. Оно было открыто, и до этого кто-то, очевидно, играл на нем, потому что в их доме было принято закрывать пианино, если на нем не играешь. Это, наверное, был его сын. Его обожаемый сын был подающим надежды пианистом.

Лгать. Притворяться.

Он машинально прикоснулся к клавишам и начал играть «Прелюдию до-диез минор» Рахманинова. Он почувствовал, как будто его сын сидел рядом с ним. Это пролило бальзам на его измученную душу. Почему это произведение всегда входило в список любимых у англичан? Только русский человек может понять эти ноты и что они означают. Англичане ничего не знают о музыке. Правда, он не был русским, раз родился в Англии, но его отец — был. Кровь и наследие Матушки России бежали и по его венам. Русские понимали. Понимали, что значит кровь и смерть: их история была ими пропитана.

Тут у него зазвонил телефон. Когда звуки пианино затихли, он вытащил телефон из кармана и ответил:

— Прости, не сейчас. Случилось кое-что ужасное, но я не могу сейчас об этом говорить. Я позвоню позже.

Он уже начал врать и притворяться. Но это оказалось лишним.

Ее голос звучал одновременно насмешливо и соблазнительно:

— Да, я знаю, что случилось кое-что ужасное, и ты знаешь, кто в этом виноват, правда? — она подождала несколько секунд, прежде чем нанести последний удар. — Ты.