Секретный агент S-25, или Обреченная любовь - Валентин Лавров Страница 39

Двор был просторным, со множеством хозяйственных построек. Большая конюшня, сарай, амбар, коптильня, поветь, под которой лежало сено, — все было добротно, крепко, на века. На отшибе, саженях в тридцати, на берегу небольшого замерзшего пруда, стояла баня, из трубы которой курился легкий дым.

Гости, взойдя на высокое резное крыльцо с навесом, рукавицами хлопали себя, смахивали снег. Хозяин открыл тяжелую и черную от времени дубовую дверь. Они вошли в длинные сумрачные сени, заставленные кадушками с соленьями, с какими-то рогожами в углу, со старыми зипунами, висевшими на гвоздях, вбитых в стену. В просторной избе было тепло и сухо, пахло свежими хлебами, медом и упревшей пшенной кашей. Чугунная заслонка большой печи гудела и дрожала от жаркого пламени.

В горнице Соколов прежде всего троекратно перекрестился на иконостас, завешенный бархатным застенком с золотыми кружевами, и только потом поздоровался с женщинами, занятыми хозяйством. Одна, лет пятидесяти, с полным круглым лицом, толстыми короткими руками, орудовала возле печи: мешала в горшках, вынимала из печи хлебы, которые распространяли вкусный запах. Это была хозяйка, жена бородатого.

Другая, молодая, худощавая, с черными задумчивыми глазами и красивым лицом, подоткнув в порты домотканую юбку и соблазнительно наклонившись, мыла дощатые полы. При виде гостей она зарделась, торопливо оправила юбку и продолжила дело.

Третья, плотная, краснощекая баба, одетая в яркое цветастое платье, сидела на лавке, пряла пряжу и качала ногой детскую люльку.

Горница была с полатями, с длинным столом, с часами-кукушкой, с живописной картиной «Девятый вал» и с портретом какого-то бородатого купца времен Елизаветы Петровны. У стены стоял большой сундук, застланный пестрым одеялом. На отдельном столике — граммофон. Чисто вымытый пол был застлан домоткаными ковровыми дорожками, на которых катались пушистые рыжие котята.

Хозяин прогудел в нос:

— Нежданный гость лучше жданных двух. Обед подошел?

— Как же не подойти, уже пора! — отвечала хозяйка, молча кланяясь гостям. — И каша упревает…

В простенке между окнами были прибиты рамки с фотографиями. Соколов обратил внимание на одну: летчик лет двадцати пяти, в кожаной куртке с двумя рядами блестящих пуговиц, с лихо закрученными усами, в фуражке с лаковым козырьком, заломленной набок, с погонами старшего унтер-офицера и двумя Георгиями на груди высовывался из кабины аэроплана.

Соколов спросил:

— Этот герой твой сын, хозяин?

Мужик откашлялся, с гордостью произнес:

— Мы, Хребтовы, отчаянные. Гляди, вот сынок мой, Петр! Правильно говоришь, солдат, он герой. В небе высоко на аэроплане летает. Об ем в газетах печатали. Ну, солдат, если ты вникаешь, я тебе газету покажу. Его сам императорское высочество великий князь Александр Михайлович награждал. — Повернул голову, приказал востроглазой молодайке, закончившей мытье полов и прислушивавшейся к разговору: — Дай-ка, Матрена, газету!

Та, на ходу вытирая о юбку руки, мелкими шагами босых ног с толстыми пятками подошла к комоду, приподняла вязаное покрывало и, осторожно взяв затрепанную донельзя газету, протянула бородатому:

— Пожалуйте, батенька! — и вожделенно впилась взглядом в Соколова.

Старик Хребтов пояснил:

— Сноха моя, Матрена, жена Петруши, — повернул голову к молодайке, качавшей младенца. — Девки, ставьте на стол, обедать будем. — Обращаясь исключительно к Соколову, пояснил: — Это другая сноха — Фроська, за младшеньким, родила мальчика под Новый год. — Повернулся: — Слышь, Фрось, редьку потоньше порежь, маслом полей, а уксусом не надо, организм не воспринимает. — Опять к Соколову: — Всего у меня с бабкой трое сыновей.

Соколов поинтересовался:

— И где, хозяин, двое других сыновей?

Хребтов охотно отвечал:

— Ну, средний который, он летчик, воюет — это я тебе газету показывал, а те двое — зимой в извозе, на своих тройках в Москве гоняют.

Соколов понимающе кивнул:

— Небось хорошо за зиму вырабатывают, отцу помогают?

Хребтов махнул рукой.

— Где там! Корма дорогие, за постой — плати, полиции — штрафы и взятки, в трактире пообедать — без двугривенного за стол не садись. — Раскрыл красную пасть, изобразив улыбку. — В Москве только воздух пока бесплатный, остальное все за деньги. Так-то! Себя и лошадей содержат, и то слава Тебе, Господи.