Солнце в ночном небе - Анна Данилова Страница 38

– С тех пор, как мы похоронили Гюнтера Хоффмана, закопав его рядом с могилой любимой собаки Ульрики, мы обе потеряли покой. И долгое время не верилось, что все это произошло на самом деле. Даже после того, как Ульрика вернулась из Мюнхена и привезла целую кучу денег. Я сама видела эти деньги, держала их в руках, пересчитывала много раз. Я жалела Ульрику, понимала, насколько ответственно исполнение того условия, которое поставил перед ней Гюнтер. Мы обе понимали, что даже в случае, если она откажется от своей как бы доли денег, то все равно она никогда не сможет никому доказать, что она их не брала. К тому же Гюнтер не дал ей возможности отказаться от этих денег, а следовательно, от выполнения главного условия. Мы понимали одно: он завещал три четверти всей суммы своей дочери, русской девочке, но чтобы они достались именно ей, а не другому, он и обратился к женщине, которую увидел перед самой смертью. Получалось, что у него не было выбора, поскольку он, раненный, пришел именно в ее магазин и встретился именно с ней, у нее же не оставалось выбора по той причине, что Гюнтер так быстро умер от ран. И хотя я постоянно в течение всех этих долгих лет убеждала Ульрику, что ни одна душа во всем мире не знает о том, что деньги находятся у нее, что никто и никогда не сможет ее проконтролировать, что Гюнтер забежал в ее магазин случайно, это же ясно, она все равно повторяла и повторяла слова этого Хоффмана: «И знайте: за вами будут наблюдать... Все эти пятнадцать лет». Она говорила, что до конца своей жизни будет помнить и эти слова, и даже голос этого Гюнтера. Он словно загипнотизировал ее. Возможно, я точно так же восприняла бы его слова, будь я на ее месте. Она взяла деньги. Не могла не взять. Ведь у нее же был сын с беременной женой. Они ютились в маленькой квартирке на самой окраине города. А тут – такая сумма! Ульрика по природе своей была жертвенным человеком. Она однажды сказала мне, что готова находиться под наблюдением всей на свете мафии, лишь бы иметь возможность помочь сыну. Кроме того, она же отлично знала, что исполнит все в точности, как сказал ей Гюнтер. В сущности, повторяла она, это не так сложно. Построить дом русской девочке и отложить оставшиеся деньги на счета в самые надежные банки Германии и Швейцарии. Понятное дело, что счета были открыты на имя Люлиты, иначе было невозможно... Но она вовремя составила завещание, предусмотрела, казалось бы, все. Главное, повторяла она постоянно, чтобы Юрген ни о чем не знал, не догадывался. Поэтому она практически все документы, касающиеся и банковских счетов, и многочисленных счетов, связанных со строительством дома, прятала у меня.

– Вы хотите сказать, что ей удавалось строить дом втайне от своего сына? – удивилась Валентина. Ольга перевела.

– Это было очень трудно. Мы с ней придумали какую-то несуществующую турецкую семью, мечтавшую, чтобы их дочь жила в Германии. И что якобы им надо вложить свои средства в недвижимость, а Ульрике полагается за хлопоты какой-то процент. Ведь должна же она была объяснить сыну, которому всегда до всего было дело, особенно когда речь шла о деньгах, откуда они, эти деньги, на ремонт магазина, на покупку большой квартиры для того же Юргена. Он требовал от нее конкретных цифр и ужасно злился, когда Ульрика уходила от ответа. Его бесила ее скрытность, он напридумывал себе каких-то родственников матери, которые якобы оставили ей наследство. Он давил на нее до тех пор, пока я сама лично не поговорила с ним и не попросила оставить мать в покое. Но он же не мог не видеть, что Ульрика много времени проводит на строительной площадке, он недоумевал, какое отношение она имеет к этому дому и, главное, для кого строится этот большой и красивый дом. Ульрика стала часто болеть, она страшно переживала и все не могла понять, почему ее сын никак не успокоится, почему за все то, что она сделала для него, он не скажет ей элементарное «спасибо».

Ульрика расширила свой магазин, сделала там дорогой ремонт, сама лично съездила во Францию, чтобы наладить контакт с поставщиками искусственных цветов и сувениров, у нее появилась своя, постоянная клиентура. Ее магазин просто было не узнать. И это при том, что деньги она тратила крайне осторожно и экономила каждую марку. У нее был хороший вкус, и так, как она умела оформлять витрину, не умеет никто... Конечно, я старалась ей во всем помогать. И думаю, она была мне благодарна за то, что я не бросила ее в трудную минуту, постоянно была рядом с ней. С кем еще она могла бы поговорить на мучившую ее тему: Гюнтер, деньги, дом... Первое время, после того как мы похоронили Гюнтера в ее саду, ей постоянно мерещились какие-то люди, бродящие ночами по саду... Или же она начинала рассказывать, что вроде бы видела полицейских с собаками, которые искали могилу беглого преступника. Я успокаивала ее как могла. Старалась, чтобы она поскорее забыла этот кошмар. Это я не рассказала вам еще о ее поездке в Мюнхен. Как она, бедняжка, переживала, когда искала этот отель «Регент», как, нервничая, зашла в соседний отель и поднялась на второй этаж, остановилась перед нужным номером и вдруг поняла, взглянув на замок, что замки поменяли, что ключ, который дал ей Гюнтер, не подойдет... Как она докажет тогда тем, кто будет наблюдать за ней в течение пятнадцати лет, что она не брала деньги? Она была очень ответственным и порядочным человеком. Но, слава богу, потом-то она поняла, что вошла не в тот отель, и уже в «Регенте» нашла чемодан, старый, малинового цвета. Это сейчас я говорю об этом достаточно спокойно, ведь дело прошлое. Но, когда я отправила Ульрику в Мюнхен, я места себе не находила, так переживала за нее... Мы обе понимали, что это предприятие, эта поездка – дело опасное, рискованное. Ее могли прямо там схватить, арестовать, и тогда, зная характер Ульрики, можно было предположить, что она расскажет все, как было: что она помогла преступнику, приютила его у себя, пусть и на пару часов. И тогда уже она при всем своем желании выполнить последнюю волю Хоффмана не смогла бы ничего сделать для его дочери. Да и вообще, последствия ее ареста были бы ужасными. Поэтому, когда Ульрика вернулась из Мюнхена, живая и здоровая, с души моей словно камень свалился! Я так обрадовалась, что увидела свою подружку. Она спокойно рассказала мне о том, что с ней произошло в Мюнхене, о чемодане, который она завернула в холщовую сумку – мало ли что... А когда мы с ней подняли чемодан наверх, открыли его и увидели деньги... Это было потрясающее зрелище! И я подумала еще тогда, что Гюнтеру просто повезло, что он, раненный, забежал именно в ее магазин, встретил именно Ульрику Хассельман, женщину-ангела, самого порядочного и честного человека во всем городе...

Валентина слушала Люлиту, ее рассказ, но воспринимала все это как бы отдельно от себя, от своего имени. То, что опасный преступник по имени Гюнтер Хоффман – ее отец, человек, завещавший крупное состояние девочке по имени Валентина Туманова, не укладывалось в ее голове. Она просто сидела и слушала, не переставая удивляться...

– Что было потом? – Ольга тоже слушала как зачарованная. И переводила, переводила...

– Потом у Юргена родилась Керстнер, Ульрика очень надеялась, что ее сын изменится, перестанет изменять Сабине, станет мягче, благодарнее... Но он не изменился. Он оставался таким же грубым, эгоистичным, пристрастился к алкоголю, хотя родились уже и Ирис с Евой. Ульрика испытывала постоянное чувство стыда перед Сабиной, своей невесткой, за то, что воспитала такого сына. Ей хотелось что-то сделать для нее, тем более что у нее были возможности, ведь магазин стал приносить неплохую прибыль. Но в случае, если она подарила бы Сабине, скажем, еще одну квартиру или даже маленький домик на берегу озера, который Ульрика присмотрела для своих внучек, все равно этой недвижимостью распоряжался бы Юрген. Она зашла в тупик, моя Ульрика. Имея деньги, она не могла сделать практически ничего для своих близких, так как все это могло быть спущено на женщин Юргена, на выпивку... Конечно, она много раз намекала Сабине, что та еще молода, красива, может еще устроить свою жизнь, развестись с Юргеном и выйти замуж за другого, более достойного и любящего мужчину. Но Сабина, как я подозреваю, боялась своего мужа. И свою привычку и страх принимала за любовь. К тому же Керстнер была сильно привязана к отцу. Остальные девочки больше тянулись к матери. Но, кажется, я отвлеклась... Просто я хотела объяснить, насколько тяжело было Ульрике выполнять данное ею Гюнтеру Хоффману обещание. И все эти пятнадцать лет она жила трудно. Хотя было и много такого, что радовало ее, – магазин, строящийся (а потом уже и построенный) дом, внучки... Дом построили. Ульрика всегда советовалась со мной, какие ковры покупать, кому доверить оформление каминного экрана, мы вместе с ней покупали занавески на окна, мебель, картины, посуду. Иногда мне казалось, что этот дом она строит для какого-то фантома, что никакой девочки по имени Валентина Туманова просто нет... Или что ее невозможно будет найти. Но Ульрика наняла человека, которого ей порекомендовала одна наша общая знакомая, который часто бывал по делам в Москве. И поручила ему разыскать эту девочку, выяснить, в каких условиях она живет, не нуждается ли, не бедствует ли... И он выполнил ее поручение. Рассказал, что в Москве по указанному ею адресу на самом деле живет семья и в ней воспитывается девочка по имени Валентина. Получалось, что все сходится. Вы бы видели, как обрадовалась Ульрика, когда поняла, что еще немного – и груз ответственности с нее будет снят, она вызовет Валентину сюда, в Штраубинг, и расскажет ей об отце, о том обещании, которое она дала Гюнтеру Хоффману перед его смертью. И когда дом и деньги будут переданы девочке, Ульрика наконец спокойно вздохнет. Как она мечтала об этом, считала месяцы... Но параллельно с этим у нее все больше портились отношения с сыном. Я подозреваю, что он побывал в моем доме и ухитрился увидеть какие-то документы, касающиеся дома... Каким образом он проник ко мне, не имею понятия. Хотя подозреваю все же, что он узнал о русской наследнице матери, вскрыв тайник, где Ульрика могла хранить копии документов. Вероятно, она хотела каким-то образом обезопасить себя, сделав эти копии. И это было ее ошибкой. Обо всем этом я стала догадываться позже, когда Юрген все чаще и чаще стал говорить с матерью о доме престарелых, после чего эти разговоры приняли характер угроз. Ульрика приходила ко мне и плакала, говорила, что вырастила настоящее чудовище. Я видела, что она больна, да и она чувствовала, как тают ее силы. И вот тогда-то она и приняла решение: все то, что принадлежит ей, оформить на мое имя. Она очень доверяла мне. Мы обе понимали, что тем самым она переваливает ответственность за данное ею обещание на мои плечи. Но я не сопротивлялась. Уж слишком сложная была ситуация, да и совершеннолетие девочки близилось...