Амалия и Золотой век - Мастер Чэнь Страница 38

Дело не в численности армии, поняла я. Они сейчас заняты чем-то другим, что важнее техники или дальнобойности артиллерии.

А голос все звучал. До нас, на Калле Реаль, доносился даже еле слышный кашель кого-то в гулком зале Ассамблеи.

— Какой, спрошу я, будет смысл увидеть однажды нашу страну свободной, с ее собственным знаменем, летящем на фоне неба, лишь для того, чтобы увидеть нас на следующий день подданными другого государства, чей флаг будет суверенным в нашей стране? Какой будет смысл воспитывать наших молодых людей по части их прав и привилегий как свободных граждан, если завтра они станут подданными иностранного врага?.. Зачем тогда искать нового хозяина, если Звезды и Полосы не только оказали нам хорошее обращение, но принесли процветание, а также и все возраставшие политические свободы, включая независимость? Национальная свобода стоит сейчас перед нами как сияющий свет — та свобода, что много лет мигала лишь как свеча в отдаленной тьме. Мы должны быть готовы взять факел так, чтобы никакая хищная сила не смогла выбить его из наших рук!

Аплодисменты, как прибой. Японец крутит ручку приемника. Толпа в его заведении начинает требовать еще мороженого, все говорят одновременно.

Остаться здесь навсегда, думала я, мягко ступая в чинелах по брусчатке. Стать кем-то еще. Поселиться вот за этой побеленной стеной. По вечерам из-за нее будут доноситься голоса продавцов бибинки и балута. Балут — это яйцо и утиный бульон одновременно, потому что варят яйцо с уже довольно оформившимся утенком, проколупываешь дырочку, выпиваешь бульон, заедаешь утенком. Это такая же национальная еда, как та самая бибинка. А она — это вам совсем не утенок, это толстый блин из рисовой муки, моя борьба с ним безнадежна, он всегда побеждает; печется в толстой сковороде с закрытой крышкой, забросанной углями, посыпается тертой кокосовой стружкой…

Буду питаться вот этим. Слушать, как по ночам американские лошади топают по брусчатке, тащат телеги припасов к складам, вот они, звуки ночи, — копыта, колеса, пьяные голоса американских моряков. Буду смотреть со стены Муралии баскетбольный матч Атенео де Манила. По воскресеньям на Лунете играет оркестр и летит морской бриз, девочки едят попкорн, ланцоне, жареные каштаны и яблоки. Потом буду читать рассказы о том, как капитана Куласа ловят всей страной, а с ним его друга Аседильо и всех прочих.

И буду пополнять, под стук колес и фырканье Матильды, свои запасы историй о том самом человеке, чей голос я только что слышала.

Студент университета подрабатывал тем, что писал в «Филиппин Геральд» заметки по истории. И написал однажды, что есть сведения, что адмирал Джордж Дьюи в дни морского боя за Манилу в мае 1898-го был со своим флагманом еще в Китайском море. Написал, напечатал, и тут его вызывают лично к Кесону, сидящему поздним вечером среди государственных бумаг за своим столом. «Пуньета! — говорит пресиденте. — Вы хотите изменить историю? Я сам участвовал в битве за Манильскую бухту и знаю, что Дьюи там был! Идите в класс и учитесь!» И, шепотом, еще раз: «Пуньета!»

— Хуан, а что это такое — пуньета?

— Ругательство, мадам. Как карамба, только плохое. Наш пресиденте — совсем испанец.

Так, итого ругательств у меня в запасе будет уже три. А еще надо повесить над столом это знаменитое высказывание нашего… да что это со мной — их президента: «По мне, пусть лучше Филиппины превратят в ад филиппинцы, чем в рай — американцы».

А под дверью у меня была записка. И еще — до того, как я успела расцепить на записке скрепки, — раздался звонок.

— Амалия, я звонил вам в офис раза три. Вы можете спуститься на пять минут?

— Да, Айк…

А внизу, под звуки скрипок с эстрады, в самом тихом углу под зажженной лампой, я увидела какого-то странного и очень нового Айка. Что произошло? Да он как бы всем своим видом извиняется, если такое можно себе представить с человеком его мощной комплекции. И улыбается по-другому. Он какой-то подозрительно дружелюбный и добрый.

— Айк, что такое? Генерал хочет со мной поговорить?

Тут он покрутил головой:

— Вы его лучше не трогайте сейчас, дорогая Амалия. Он молодец, но не надо. Как ваше расследование?

— Если очень-очень честно, то та самая стадия, когда миллион фактов, ничего не понятно и хуже некуда. И надо набрать еще фактов.

— При малейшей необходимости зовите меня, все получите.

Да что творится? Отчего это по волшебству все изменилось? Кто еще вчера чуть не шарахался при одном моем виде и смотрел на меня строго и загадочно? Да он же сейчас говорит со мной абсолютно нормально.

— Амалия, нам сообщили кое-что из Токио. И это точно по вашей части. Вы слышали, что такое генро?

— Э…

— Сам только что услышал это слово впервые. Прошлая эпоха, двадцатые годы. Маршалы и адмиралы, герои прежних войн. С русскими, с корейцами. Ветераны, советники императора. Были самыми уважаемыми людьми в Японии. Пока, правда, не вымерли. Их сейчас уже осталось десятка полтора. Так вот, Амалия, есть такой Чусуке Идэ. И про него пришла шифрограмма. Я показал бы ее вам, но там все очень коротко, я так скажу.

— И?

— Нам сообщают, что адмирал Идэ уже несколько дней как в Маниле. Официально такого человека здесь нет, иммиграции о нем ничего не известно. Но он здесь. И он генро.