Невеста Борджа - Джинн Калогридис Страница 38

Лишь широкий Тибр разочаровал меня. Когда мы добрались до моста Сант-Анджел о, расположенного рядом с одноименной крепостью, увенчанной изваянием архангела Михаила, я впервые увидела знаменитую римскую реку. Ее зловонные воды кишели лодками торговцев и плавающими отбросами. Но вскоре мое внимание привлекло новое зрелище: огромная, мощенная камнем площадь Святого Петра, а за ней — сам собор, которому было уже больше тысячи лет. Здесь покоились кости первых понтификов. Здесь же, на северной стороне площади, располагался Ватикан.

У въезда на огромную площадь нас встретили восседающие на лошадях кардиналы в алых одеяниях и пешие папские гвардейцы; испанский посол подъехал к Джофре и обратился к нему с приветствием. Когда наша процессия въехала на площадь, я увидела женщину и сразу же поняла, что это и есть Лукреция.

Она ехала на белой лошади, в то время как все прочие члены ее большой свиты восседали на вороных или гнедых конях. Ее придворные были разодеты в красно-золотую парчу, а сама Лукреция была облачена в платье из сияющего белого атласа с корсажем из золотой парчи, расшитым жемчугом. На волосах у нее была золотая сеточка, унизанная алмазами, а шею украшало ожерелье с большим рубином, тоже окруженным алмазами.

Она подъехала к своему брату. Мы трое — Джофре, Лукреция и я — спешились, и Лукреция, улыбнувшись, поцеловала брата. Потом она повернулась ко мне.

Как ранее объяснил мне Джофре, встречать нас доверили именно Лукреции потому, что она занимала особое место в сердцах римлян. Для них она была все равно что Дева Мария — нежная, чистая и исполненная любви к своим подданным. Даже самое ее имя было символом добродетели и чести: ее назвали в честь древней римлянки, которая, будучи изнасилованной врагом своего супруга, выбрала самоубийство, ибо не желала жить опозоренной.

За бледными, изогнутыми в улыбке губами, за мягкостью, которой лучились глаза Лукреции, я мгновенно разглядела скрытую зависть — и незаурядный ум. И сразу же поверила во все слышанные мною истории о хитрости и коварстве Папы Александра, ибо теперь видела их перед собою, отраженными в его дочери.

Физически она не соответствовала своей репутации: она не была красива, хотя держалась с такой гордостью и уверенностью в себе, что с некоторого расстояния казалась привлекательной. Лицо у нее было таким же простым, как у Джофре, со слабым подбородком и пухлой складкой под ним; глаза большие, серые, но какого-то бесцветного оттенка. Волосы Лукреции, как и у ее младшего брата, были светло-золотистые, и ради праздничного дня их уложили в безукоризненные вьющиеся локоны, свободно рассыпавшиеся по ее плечам и спине, словно у незамужней женщины.

Она и вправду была все равно что не замужем. Джофре поделился со мной семейной сплетней о том, что муж Лукреции, Джованни Сфорца, граф Миланский, с самой их свадьбы при малейшей возможности старался убраться подальше от собственной жены. В настоящий момент он засел в своем поместье в Пезаро и, к немалому замешательству Лукреции, отвечал отказом на все требования Папы вернуться к супруге. Я была поражена, но, когда я спросила у Джофре, почему же граф не хочет приехать к жене, мой супруг, непроходимо наивный в других вопросах, ответил лишь: «Он боится».

Я предположила, что он боится гнева Папы Александра. Милан, столица герцогства Сфорца, ради собственной безопасности заключил сделку с французами; правители этого края не приходились друзьями Неаполю. Должно быть, Сфорца боялся воздаяния за свой политический промах.

Однако, поразмыслив, я сообразила, что Сфорца стал избегать Лукреции задолго до того, как король Карл задумал вторжение в Италию. Неужели он настолько презирал свою жену?

Но нынешним утром по лицу Лукреции, такому осторожному, такому застенчиво милому, соответствующему случаю, ничего нельзя было понять.

— Сестра, — произнесла она достаточно громко, чтобы ее услышали окружающие зрители, и достаточно тихо, чтобы это звучало скромно, — добро пожаловать домой.

Мы сдержанно обнялись, поцеловав друг друга в щечку. Лукреция держала меня за руки — так, чтобы я оставалась на месте, не прижимаясь к ней слишком крепко; и в тот миг, когда она отстранилась, я заметила в ее глазах вспышку чистейшей ненависти.

Лукреция, возлюбленная госпожа Рима, провела нас через площадь в Ватикан, в величественный зал, где на золотом троне восседал Папа Александр в окружении самых могущественных кардиналов Италии. Они с Лукрецией оказались потрясающе похожи: у Папы был такой же слабый подбородок с множеством складок под ним (ибо Папа уже разменял шестой десяток) и глаза той же формы и величины, только карие. Нос у него был более крупным, а в седых волосах была выстрижена монашеская тонзура, прикрытая белой шапочкой. На груди у Папы висел большой золотой крест, усыпанный алмазами, а на пальце сверкал рубиновый перстень Петра. Папу окружала аура физической силы: грудь и плечи у него были широкими и мускулистыми, а лицо исполнено жизни.

Когда мы вошли, он просиял, словно снедаемый любовью жених.

— Джофре, сын мой! Санча, дочь моя! Так это правда: ты заслуживаешь всех тех восхвалений, которые Джофре расточал тебе в письмах! Ты действительно так прекрасна, что слова не в силах это передать! Взгляните! — Он взмахнул рукой, обращаясь к присутствующим. — Ее глаза зелены, как изумруды!

Я не колебалась. Я привыкла видеть глав государств, и этикет меня не смущал. Я двинулась к Папе, не ожидая своего мужа, поднялась по ступенькам трона, преклонила колено и поцеловала атласную туфлю понтифика, как того требовала церемония. Несколько секунд спустя Джофре преклонил колени рядом со мной.

Александру явно понравились и моя почтительность, и отсутствие робости с моей стороны. Он возложил мне на голову прохладную большую ладонь, благословляя меня, потом указал на красную бархатную подушку, лежащую на мраморных ступенях слева от трона.

— Садись рядом со мной, дорогая! Я отвел для тебя особое место.

Джофре обнял отца, потом отошел и встал рядом с кардиналами; я же устроилась на бархатной подушке, не преминув подметить, что с другой стороны трона лежит вторая такая же.

Мои фрейлины продефилировали следом, точно так же выказав почтение Папе. Когда с формальностями было покончено, Лукреция поднялась по ступенькам и заняла свое место на второй красной подушке.

Я постаралась перехватить ее взгляд и получила в ответ еще один всплеск ненависти. Тогда я решила, что это проявление дочерней ревности; лишь впоследствии я узнала истинную глубину этой ненависти и ее причину.

— Бог воистину добр ко мне, раз он окружил меня такими красивыми женщинами! — с пылом провозгласил Александр и раскинул руки, словно желая обнять нас с Лукрецией.

Присутствующие рассмеялись. Я улыбнулась с напускным смущением и взглянула на мужа, проверить, доволен ли он моим поведением.

Он был доволен. Но рядом с ним стоял еще один человек, который был столь же им доволен, если не более. Один из кардиналов, мой ровесник, худощавый, бородатый, с волосами цвета воронова крыла, как и у меня, смело встретил мой взгляд. Я почувствовала, что лицо мое залила краска; я отвела взгляд, и губы мои задрожали.