Серебряная река - Бен Ричардс Страница 38

– A у нас будет кошка, – сказала Роза из-под руки Ника. – Ее будут звать Овсянка.

Орландо добродушно хмыкнул.

– Прекрасное имя. Очень подходящее имя для кошки.

Он шутливо помахал Нику рукой и ушел. Ник смотрел ему вслед. Уборщик заинтересовал его. В нем явно было чувство собственного достоинства, что показалось Нику любопытным. Английским Орландо владел лучше большинства других уборщиков, которых он встречал, правда, Ник всегда говорил с ними только о самых элементарных вещах. Но дело было не только в языке: в уругвайце сразу угадывалась какая-то внутренняя культура, у него было чувство собственного достоинства и, очевидно, он получил образование. Возможно, этому не стоило удивляться: если присмотреться внимательнее к тому неясному миру, который составляли эмигранты и изгнанники, там непременно должны были найтись люди с интересным прошлым. Ник стал лениво размышлять о том, какие можно было бы сделать документальные фильмы об этом мире. Кое-какие возможности открывались, особенно если рассмотреть проблему беженцев в целом, это по-прежнему представляло интерес в связи с возможной этической позицией нового правительства по таким вопросам. Но уругваец не был вновь прибывшим; он не был похож на испуганных жертв этнических чисток в бывшей Югославии, пытавшихся заработать несколько фунтов, чтобы накормить свою семью.

– Папа, мы скоро поедем?

Ник закинул дочь на плечо, взяв ее за талию. Малышка захохотала. Краем глаза он видел, что уборщик, стоя в дверях, наблюдает за ними.

Они поехали домой, где их ждала Кейтлин. Она пощекотала Розу, и та залилась хохотом.

– Смотри, что у меня есть! – закричала девочка, показывая свою кассету.

– А кто тебе больше нравится из «Спайс Гелз»?

– Овсянка, – ответила Роза.

– Прекрасно. – Кейтлин выглядела озадаченной. – Не могу вспомнить, кто из них Овсянка.

– Я тебе потом объясню, – сказал Ник, кладя на гриль несколько рыбных палочек и открывая банку готовых спагетти.

Кейтлин принесла ему стакан вина.

– Прими-ка вот это, – сказала она, – ты выглядишь совсем измотанным.

Вечером, когда Роза уснула, а Кейтлин разговаривала по телефону с сослуживицей, Ник вполглаза смотрел новости. Странно, но ничего нового не было, и это продолжалось уже довольно давно. Кто-то пытался побить мировой рекорд кругосветного путешествия на воздушном шаре; правительство объявило о намерении подключить к Интернету все школы; самолет сорвался с посадочной полосы манчестерского аэропорта, и кто-то растянул лодыжку, съезжая по аварийному скату; какие-то девушки визгом встречали принца Уильяма в Канаде. Даже события, которые могли иметь ужасные последствия, такие как лесные пожары, застлавшие дымом небо над странами третьего мира, крах финансовой системы в Азии или действия крайнеправых националистов в российском парламенте, казались скучными и неинтересными.

Была всего половина десятого, и Ника внезапно охватило острое и почти болезненное чувство неудовлетворенности. Был вечер пятницы, весна, а он, разлегшись на диване, смотрел телевизор. Внезапно Ник почувствовал сильное желание; оно было неопределенным – как будто просто его кровь поднималась в приливе, вызванном некоей таинственной луной, и каждая маленькая клетка его тела тихо кричала, и эти крики, сливаясь вместе, почти оглушили Ника. В городе за стенами квартиры что-то происходило: там было действие, шум, движение. Завыла сирена; урчали двигатели автомобилей; в теплом майском воздухе раздался смех. Ник вспомнил, как сладко пах воздух даем, когда он приехал за Розой. Для людей ночь только начиналась, а он с неохотой думал о том, что надо бы помыть тарелки с недоеденными рыбными палочками и кастрюлю, вымазанную томатным соусом из-под макарон.

Ник посмотрел на Кейтлин – она казалась совершенно спокойной и ненапряженной, почему же он не мог расслабиться? И вдруг Ник почувствовал страстное желание снова попасть в тот клуб, где он был на прошлой неделе, шутливо поболтать с НВ, услышать ритм музыки, дающей сигнал о начале уикенда, а может быть, и увидеть девушку с развевающимися волосами в коротком красном платье, на мгновение освещенную огнями танцплощадки.

Он встал и пошел в свободную комнату, где сейчас спала Роза, обняв потрепанную старую вислоухую собачку, которую он купил, когда девочка только родилась. Он смотрел на свою спящую дочь и – так делали родители во все века – с тревогой и волнением размышлял о том, что уготовано ей в жизни, что ожидает в будущем этого спящего ребенка, которому вряд ли сейчас снилось что-либо более сложное, чем обещанная кошка. У кошек бывают котята. У людей бывают дети.

Ник когда-то был таким же маленьким ребенком, как Роза, и никогда не станет им снова. Когда он спал, на него тоже смотрели мать или отец, которые точно так же оглядывались на свою собственную жизнь и чувствовали тревогу, что годы идут и их молодость уходит в прошлое, что система, порядки, образ мышления, к которым они привыкли, распадаются и гибнут. Ник вспомнил, как его отец запускал в саду ракеты, с шипением взмывавшие в зимнее небо, вспомнил запах дыма, остававшийся в воздухе, когда они невидимо падали на землю, вспомнил, как вместе с друзьями искал на следующее утро их обгоревшие останки в мокрой от росы траве. Вспомнил, как плакала мать, когда умер дедушка, – первый раз он видел тогда родителей плачущими. Вспомнил, как распевал вместе с братом и сестрой песенку «Леденцовая гора» [61], сидя на заднем сиденье машины, вспомнил шарики плодов платанов за окном его спальни. И сквозь эти воспоминания скромного детства в Северном Лондоне пробивались образы пока еще незнакомого ему человека, разглядывающего потолок своей тюремной камеры, и девушки, привязанной невидимым золотым поводком к седовласому бандиту.

Пчелки жужжат на сигарных деревьях,

И фонтаны журчат лимонада…

Ник попытался справиться со своим беспокойством. Он подумал о Кейтлин, сидевшей в соседней комнате среди своих рабочих бумаг и разговаривавшей по телефону, – сообразительная, привлекательная, остроумная девушка, которую не мучило разочарование. Днем она ходила в бассейн для поддержания формы; ее кожа пахла хлором; она жадно читала; у нее были твердые убеждения. Кейтлин смотрела на некоторые вещи совсем не так, как это делал Ник. Конечно, он осуждал такие социальные явления, как бедность, несправедливость, пытки, коррупция, вследствие своего либерального образования и книжного воспитания. Но он не поддерживал концепцию перемен: не был убежден в необходимости фундаментальных реорганизаций и не верил, что пороки, которые он осуждал, можно когда-нибудь победить. Они были для него лишь абстрактными идеями, и, не испытывая любви к status quo [62], он не видел ему альтернативы.

Больше того, мир, в котором Ник находился, в разное время и в различной степени вызывал у него изумление, раздражение и отвращение. В нем было немало шарлатанов, предателей, подхалимов, которые существовали благодаря личным связям и протекции. Мелкая зависть, закулисные сплетни, чванливое невежество, жестокая борьба – все это, несомненно, присутствовало. И все же это был его мир: это мир, для которого он создан, так же как Джоан Салливан была создана для своего мира в силу… в силу чего? Ник знал, каким был бы краткий ответ Кейтлин: люди боятся слишком многого, – и, возможно, она была бы права. Ник ходил кататься на роликах с Джорджем Ламиди, когда они вместе учились, но затем он перешел в шестой класс частной школы, а потом поступил в Оксфордский университет, изучал журналистику, стал работать в местной газете, затем на телевидении.