Ведьма из яблоневого сада - Елена Арсеньева Страница 38

Иногда она срывала зеленый, недозрелый орех и натирала имруки. Ладони темнели и начинали пахнуть терпко и горько. Алёна делала такнарочно, пытаясь вернуть то полудетское, восторженное ощущение, котороеиспытала когда-то во время своих дальневосточных странствий, когда взяла в рукиманьчжурский орех. Он похож на грецкий, они как бы родственники, но есть егоневозможно: горько, вяжет рот, да и жевать там особо нечего. Из его скорлупы иперегородочек китайцы делают поразительные вещицы. Назначение им труднопридумать: что-то покрыто лаком, раскрашено, подвешено на красных шнурах… Вродени к чему, а до чего красиво! Наверное, нужно быть китайцем, чтобы извлечь изподелки практическую пользу, но уж восхититься может всякий, будь он хотьнегром преклонных годов. Зеленая кожица маньчжурского ореха красит кудасильней, чем грецкого. Ладони мигом становятся красно-коричневые и пахнут свежои тревожно. Алёна вспоминала «Диких лебедей» Андерсена: «Злая королева натерлаЭлизу соком грецкого ореха, так что она стала совсем черной». Сколько ж ореховнадо было извести, подумать страшно! Сок дальневосточного собрата был бы кудапродуктивней! Да и аромат грецкого ореха – просто ничто по сравнению с ароматомманьчжурского. И все же, все же, все же…

После этого la noix (вернее, после этой la noix, потому чтослово «орех» во французском языке женского рода) начиналась собственно дорогана Самбур. Сначала она вела вниз, что было очень удобно – можно как следуетразбежаться. Потом следовал небольшой подъем – настолько небольшой, что онпреодолевался практически незаметно, без одышки и напряга. Дальше опять следовалспуск, который позволял спортсмену (спортсменке, нужное подчеркнуть) бежать ещене меньше километра играючи и с удовольствием. Затем шло длинное ровноепространство, дорога вилась среди полей. И опять легкий подъем мимо крыла леса– и вот уже открывается загадочно-красивый, как и вся провинциальная Франция,Самбур. На обратном пути, конечно, все было наоборот: спусков мало, а подъемовмного. Тогда уж Алёна не бежала, когда дорога поднималась в гору, а быстро шлабольшими шагами, уверяя себя, что разминает колени и тянет задние мышцы ног.Очень может быть, что именно это она и делала.

Сегодня наша героиня впервые не остановилась у каменнойстены сорвать винограда и поесть орехов. Боялась, что если остановится – товернется домой. По-хорошему так и следовало бы сделать. Настроение послеминувшей ночи было совсем плохое, и, по идее, не следовало сегодня отправлятьсяна пробежку. Алёна выскочила из дому просто на автомате, повинуясь условномурефлексу, а еще больше – гордыне, своей непомерной гордыне, и все же неприятныйосадок остался.

Типа, ничто нас в жизни не может вышибить из седла… Неможет, а все-таки противно как-то. Даже дрожь пробирает. Или это потому, чтоосень подступает неостановимо?

Да, во всем: в воздухе, ветре, в утренних туманах, визобилии росы на травянистых обочинах – росы, которой Алёна так любилаумываться, но которая со дня на день становилась все студеней. Во всем была ужеосень, осень, осень… И несмотря на то что днем припекало, а с придорожныхкустов, соперничая по яркости с кистями перезрелого боярышника, тут и тамсвешивалась буйная оранжевая бугенвиллея, столь восхитительно воспетая любимымАлёной Катаевым, все равно ее жаркое, летнее, полуденное цветенье затенялось обилиемвызревших желудей на дубах, и их темно-зелеными, как бы несколько кожистымилистьями, и осенней ржавчиной, которая все чаще мелькала среди листвы…

Как-то неуютно здесь, на спуске. Слишком плотно смыкаютсястены леса справа и слева. Слишком потаенные просеки уходят в чащи. Слишкомзловеще буйствует ветер в вершинах. Слишком внезапно затихает, словносдерживает запаленное дыхание, и тогда Алёне кажется, что кто-то затаился средикустов и деревьев и смотрит, смотрит на нее, а на руках у него – перчатки, иперчаточные пальцы сжимают небольшую склянку с…

Между прочим, у Алёны поцарапано запястье. Вчера зацепиласьза сухую ветку, когда рвала в высокой траве клевер – кормить козы.

Глупости! Да, глупости! Мерещится с недосыпу!

Недосып и впрямь имел место быть, да еще какой…

Писать при свете мобильника, не дыша, опасаясь скрипнутьстулом и разбудить Танечку, было и так-то ужасно неудобно, да еще и почерк уНиколь Жерарди оказался не бог весть какой разборчивый. Алёна вообщепредпочитала болтать по-французски, а не читать, тем паче – рукописные, местамиизрядно вылинявшие и поблекшие от времени раритеты.

Мучилась она, мучилась ночью, переводя и записывая в час почайной ложке, как вдруг ее осенило: рядом же ванная! Там можно включить свет,пристроиться на шатком пуфике возле туалетного столика, завешенного пожелтелойкисеей (времен тетушки Маргарет, само собой разумеется!), – и писать почти вполном комфорте. Марина внизу, ей не видно, что в ванной электричество горит,ну а если даже она и заметит его отсвет, падающий на лужайку во дворе, решит,что Алёна зашла в ванную по нужному делу, поскольку там же находился и туалет.И тайна будет сохранена.

В очередной раз подивившись тому, что ей так важно именносохранить ее тайну, Алёна живо перебралась в санузел – и даже обрадоваласьскорости, с которой пошла теперь работа. Кажется, она уже вжилась в текст,понимала все особенности почерка Николь, не испытывала ни малейшего затрудненияс переводом, и пухленький французско-русский словарь, который она прихватила ссобой в качестве вспомогательного пособия, практически не нужно было открывать.

Несмотря на то что речь в дневнике шла о событиях, скажемпрямо, трагического свойства, Алёна испытывала истинное блаженство. Ейказалось, она читает увлекательнейший из романов! Вернее сказать, через некоетемпоральное окошечко (очень может быть, что сие словосочетание тут неуместно идаже нелепо, но наша героиня всегда испытывала страсть к звучным наукообразнымтерминам и не упускала случая ими блеснуть) она словно бы получила возможностьнаблюдать за живой, полнокровной, поразительно захватывающей житейскойисторией…

Алёна блаженствовала час, и другой, и третий, забыв овремени и пространстве, как вдруг до нее донеслись очень реалистические звуки:скрип ступенек знаменитой старинной лестницы. Причем скрип громкий иторопливый. Удивительно! Марина, отлично знавшая сварливую скрипучесть старойлестницы, обычно кралась медленно и осторожно, чтобы не разбудить чутко спавшихдевочек и еще более чутко спавшую подругу, а сейчас мчалась по ступеням, словнообо всем позабыв, Алёна мигом сунула дневник Николь и свою тетрадку в тумбочку,к флаконам с шампунями, бальзамами, гелями и порошкам для стирки и прочейбанно-прачечной парфюмерии, одним прыжком переместилась с пуфика на туалетноесиденье и приняла сонно-сосредоточенный вид, какой и полагается иметь человеку,среди ночи отправившемуся в туалет по неотложной надобности.