Оборванные нити. Том 1 - Александра Маринина Страница 38

Через пару дней ему все-таки удалось вырваться к Ольге.

— Ты же понимаешь, — горячо говорил он, — что любое поражение армии начинается с незастегнутого воротничка у солдата. Есть правило: воротничок должен быть застегнут. И все это правило обязаны выполнять. Как только появляется хотя бы один человек, который считает, что имеет право делить правила на важные и неважные и не выполнять то, что лично ему кажется несущественным, начинается разложение.

— Ты совершенно прав, — кивнула Ольга, — сегодня ты скроешь по своему усмотрению беременность, потому что сочтешь ее незначительным фактом и потому, что тебе жалко мужа потерпевшей, завтра ты уже скроешь факт значительный, например, врачебную ошибку, потому что тебе покажется, что кто-то не очень виноват и жалко его сажать, а послезавтра ты, извлекая из головы трупа топор, напишешь в свидетельстве о смерти «Бронхиальная астма» и не стесняясь возьмешь за это деньги. И станешь ты, Саблин, не судебно-медицинским экспертом, а проституткой.

— Значит, если Гречихин ко мне еще раз придет, то я…

— То ты ему ничего не скажешь, — улыбнулась Ольга. — И это будет правильно. Надо жить так, чтобы в зеркало смотреться было не страшно и не противно. А для тебя, Саблин, есть еще одно немаловажное обстоятельство: тебе нельзя испытывать чувство вины. Поэтому нужно сделать так, чтобы Гречихин не страдал по твоей вине.

Насчет чувства вины Сергей тогда не очень понял, но углубляться не стал.

* * *

Бестолковости и лени среднего медперсонала в отделении нейрохирургии этой больницы поистине не было предела. Саблин не переставал удивляться, как могло получиться, что здесь даже не каждая вторая медсестра, а две из трех забывали выполнять назначения врача, а если удосуживались все-таки делать то, что предписано, то делали это самым диким образом. Чего стоила одна только история с капельницами, назначенными Вере Никитичне после операции на позвоночнике: медсестра привозила стойку в час ночи, капельница была рассчитана на три часа, в палате лежали шесть человек, и свет был только верхним. Иными словами, каждая капельница Веры Никитичны оборачивалась тем, что не спала вся палата в хирургическом отделении. «Все стойки заняты! — раздраженно отвечала медсестра, когда больные пытались протестовать против такого издевательства и требовали дать им возможность нормально спать. — Вас много, вам всем капельницы назначают, а стоек не хватает. Если вы такие умные, купите сами стойки за свои деньги, тогда вам будут ставить капельницы в удобное для вас время».

И с другими процедурами и манипуляциями происходило то же самое. Вера Никитична лежала в стационаре уже полтора месяца, и каждый божий день Сергей, если не дежурил, приезжал и контролировал процесс, ругался с медсестрами, совал мятые десятидолларовые бумажки санитаркам, объяснялся, стараясь сохранять вежливость, с доктором, который, на взгляд Сергея, делал не совсем правильные назначения. Конечно, вмешиваться в лечебный процесс, проводимый другим врачом, — верх неэтичности, если ты не начальник этого врача, но как же еще поступать, если дело касается твоего родственника и ты видишь, что врач больше похож на тупого недоучку, чем на настоящего медика?! Молчать и смотреть, как он с дурна ума губит здоровье тещи? Сначала лечащий врач «проглядел» начинающиеся пролежни на бедрах и коленях и не дал вовремя соответствующие указания медсестрам, которые спохватились только тогда, когда приехавшая днем после работы Лена стала проводить гигиенические процедуры с лежащей неподвижно на животе матерью. Но когда Сергей обратил внимание на то, что Вера Никитична кашляет и появилась одышка, он спросил, что сказал врач, и услышал в ответ, что «доктор назначил мукалтин». Какой мукалтин, когда тут явно попахивает застойной пневмонией! Тут уж Саблин не выдержал и отправился искать лечащего врача, которого с максимально возможной деликатностью убедительно попросил пригласить к Вере Никитичне терапевта. Сказать, что врач был недоволен, — это ничего не сказать, но, видно, взгляд у Сергея был уж очень выразительным. Терапевта пригласили, после чего было назначено более адекватное лечение. Однако сестры продолжали халтурить, и борьба с пролежнями превратилась в ежедневную борьбу Саблина с персоналом. Кроме того, теще вместо назначенных врачом наркотических анальгетиков почему-то кололи спазмолитики. Впрочем, слово «почему-то» было совершенно неуместно, ибо причину Саблин понял почти сразу: обезболивать больную следовало морфином, который очень соблазнительно было сэкономить и продать «налево», заработав на этом.

Лена тоже приезжала к матери каждый день после работы в школе, чтобы помочь с гигиеной: даже в тех случаях, когда медсестры вспоминали о необходимости помыть и особенно подмыть лежачую больную, проведению процедуры мешала стеснительность Веры Никитичны. О том, чтобы эти действия производил зять, который, безусловно, все умел, даже речь не шла: когда Сергей предложил теще свою помощь в этом деликатном деле, та расплакалась.

Отругавшись всласть и добившись того, что все необходимое было выполнено, Сергей присел на стул возле кровати Веры Никитичны.

— Сереженька, мне так неудобно перед тобой, — виновато проговорила теща, — ты так много работаешь, а потом приходишь сюда и из-за меня нервы свои тратишь, ругаешься, скандалишь, требуешь. Небось измучился со мной, да? Лучше бы Леночка приходила и с сестричками объяснялась, мне было бы проще, все-таки она моя дочь, а тебя мне неловко затруднять.

— Вера Никитична, — улыбнулся Сергей, — ну что Лена могла бы сделать? Она ведь ничего не понимает, она не знает, что должно быть сделано, как должно быть сделано, что правильно, а что неправильно. Вон вам сказали, что стоек нет, — вы поверили, утерлись и терпите. Вы же понимаете, что они просто деньги вымогают, потому что зарплаты крохотные, а цены высоченные в магазинах, и прожить без поборов практически невозможно. И вообще, Лена у нас с вами девушка тихая, не скандальная, мягкая, она ничего бы все равно не добилась. А для меня в этом нет ни малейшего затруднения.

Он сказал это совершенно искренне и сам вдруг с изумлением осознал, что его действительно раздражают только неисполнительность и непрофессионализм персонала, а вовсе не процесс принуждения на повышенных тонах. Более того, сама обстановка конфликта возбуждала, будоражила и вызывала ощущение непонятного кайфа. Он, Сергей Саблин, знал, как должно быть, как правильно, и требовал, чтобы было выполнено именно так. В этой роли он чувствовал себя полностью в своей стихии. «Во мне медленно и в страшных судорогах умирает руководитель», — насмешливо подумал он.

— Сереженька, а ты когда теперь придешь? — робко спросила Вера Никитична, когда он стал прощаться. — Завтра?

Сергей отрицательно покачал головой:

— Завтра не получится, Вера Никитична, завтра я на сутки заступаю, у меня дежурство. А вот послезавтра я сменюсь в десять утра и сразу к вам заеду, ладно? Но если что не так — сбрасывайте мне сообщение на пейджер, и я сразу же позвоню дежурному врачу и наведу тут порядок.

На этаже, ближе к выходу на лестницу, стоял телефон-автомат, которым пользовались больные: звонить с сестринского поста никому не разрешалось, кроме особо приближенных, но теща судмедэксперта Саблина к таковым не относилась, ее в отделении не любили именно за то, что ее зять постоянно ставил всех на уши, орал и чего-то требовал.