Камень заклятия - Владислав Авдеев Страница 37

— Философ, однако, — насмешливо протянул я, мне не понравилось, как он, пусть и не думая так, привязал меня к тем, кто «торопится побыстрей урвать».

— Он правильно говорит, — вступилась за мужа Лиза, — вы, городские, вообще совесть потеряли, только и знаете, орете о свободе, скоро вообще начнете по улице голышом ходить. И все вам свободы мало. От совести, порядочности вас освободили, от человеческого отношения к людям, от стыда… Чего еще-то вам надо?

— Лиз, ты чего на Андрея налетела? Мы в деревне тоже не ангелы.

— Да я не на него, на тех, что по телевизору показывают, так бы и убила всех. Ребята подрастут, вообще телевизор из дому выкину, чтоб этой сраной свободой не заразились.

— Андрей, все же тебе надо съездить в район, показаться врачам, — резко переменила разговор мама.

— Ветер родной деревни мне лучше всех докторов.

— И когда ты посерьезничаешь? Хоть бы женился быстрей.

— А давайте поженим его, — Лизина злость, с которой она только что говорила, испарилась без остатка, — и я знаю, на какой дивчине, — Лиза сделала загадочное лицо, ей хотелось, чтоб я начал спрашивать, что за дивчина. Но все испортил Николай:

— На Нюрке Егоровой. Они с бабулей целую зиму планировали, как бы тебя в село заманить да на Нюрке женить.

— Планировали. Потому как лучше, чем Нюра, Андрею жену не сыскать, такая не обманет, не предаст. Да и Нюру жалко, какая женщина пропадает, да разве она одна? Я смотрю только новости и про животных, и совсем недавно показывали интересных рыб, у них на сто самок один самец. Самец и размером больше и окраска другая, но только стоит ему погибнуть, сразу одна из самок мутирует и превращается в самца. Представляешь? Скоро и мы, женщины, к этому придем… А что, природа всегда выход найдет.

— У нас первой начнет мутировать Фаинка, — хохотнул Николай, — у нас ее конь-баба зовут. Здоровая и пьет, как лошадь. Сразу все бабы начнут с фингалами ходить.

— Ну все, теперь неделю будет всякую ерунду сочинять. А насчет Нюры подумай, Андрюша. Я ее как-нибудь позову, поговорим, посидим, вина выпьем. Глядишь, понравитесь друг другу.

— Подумаю, — согласился я.

Но когда, кряхтя и постанывая, взобрался на сеновал, подумал не о Нюре, а о словах Николая и о том, с какой злостью говорила о городских Лиза. Может, и в самом деле в городе отношения между людьми перестали быть человеческими (свойственными, присущими человеку), упростились, и каждый думает только о себе, старается «урвать». Деревня спивается, город наживается, разговоры только о деньгах, о том, кто что купил, как обставил квартиру… Получается такое негласное соревнование. Котов рассказывал, как его молодая жена через месяц после свадьбы плакала оттого, что ее муженек не имеет средств на покупку машины, а вот подругин муж машину купил. Пришлось Котову бросить преподавание в школе и пойти в охранники. Я бы, пожалуй, лучше расстался с такой женой. Конечно, мне легко судить, но и козе понятно, не все ладно «в нашем королевстве»…

Эти мысли, а может, боль во всем теле, не давали мне уснуть, а когда все же сон сморил меня, появился красноармеец Сизов, видел я его не так отчетливо, как прежде, а вот слышал хорошо.

— Попрощаться пришел. Спасибо, мил человек! И предупредить хочу, похоже, камень из сундука тебе в руках подержать все-таки придется. Зло — оно уверткое. Помоги тебе Бог! — и, уже исчезая, Сизов сказал: — Ипатом меня звали.

Два дня я почти не выходил из дома, играл с племянниками — они перестали меня бояться, читал Антона Павловича и сам пытался сочинить письмо Ольге. Однако, сидя дома, я был в курсе всех новостей села. Лиза перечисляла их, начиная с самых важных. В понедельник главная новость касалась Сергеича.

— Допился — инфаркт. Егорова повезла его в райцентр. И вот люди винят не пьянку, а то, что ему никто опохмелиться не дал. Совсем народ свихнулся…

Лиза говорила и говорила, но я почти не слушал. Егорова — это мать Нюры. И Нюра этой ночью будет одна. Вечерами, лежа на сеновале, я думал о Ларисе, об Ольге, Нине и Нюре, как-то так получалось, что я был виноват перед всеми. Перед Ларисой — что не искал ее, смирился с ее потерей, перед Ольгой — не пытался наши отношения направить в другое русло, удовлетворялся ролью мужчины по вызову, перед Ниной — снизил свой социальный статус и стал неугоден ее отцу, игравшему роль лакмусовой бумажки в наших отношениях, перед Нюрой — что не смогу с ней остаться и оставлю ребенка без отца. И выходило, больше всего я был виноват перед Нюрой.

Как стемнело, я спустился с сеновала. Я должен был пойти к Нюре, во-первых, мне этого хотелось, во-вторых, если бы не пошел, Нюра могла бы подумать, что она мне совсем не нравится и я переспал с ней против своего желания, просто выполнил ее просьбу и теперь она мне не нужна, не интересует. Нет, я не мог обидеть ее…

В доме Нюры не светило ни одно окно. Я легонько постучал, в сенях раздались шаги.

— Кто?

— Нюра, это я, — отозвался охрипшим голосом, вот уж не думал, что буду волноваться, как мальчишка.

— Боже! Андрюша!

Нюра открыла дверь и обвила меня руками, пахнуло теплым женским телом.

— Я думала, ты больше не придешь. Радость ты моя!

Она увлекла меня в дом и там осыпала поцелуями:

— Я так хотела, чтоб ты пришел. Миленький ты мой! Радость ты моя! Я хочу на тебя посмотреть, я так соскучилась, — Нюра отошла от меня, включила свет и охнула: — Мамочка! Это из-за меня? Это те, что напали тогда на нас?

— Другие.

— Тебе больно?

Она стояла передо мной в ночной рубашке, такая домашняя и милая. Я протянул руки:

— Иди ко мне…

Потом мы лежали, отдыхая, и Нюра, целуя меня в плечо, говорила:

— Я думала, ты не придешь. Я знала, ты в деревне, ждала, что как-нибудь дашь знать о себе, назначишь свидание… А снова идти самой — это так стыдно…

— Ты плачешь?

— Это от радости. Я тебя так люблю! Миленький ты мой! — она вытерла слезы, спросила: — Может, есть хочешь? В тот раз я даже не угостила тебя.

— Я сыт тобой, — я приподнялся, оглядел ее нежно-белое тело, только ноги до колен коричневые от загара, словно она была в коротких чулках, и это страшно возбуждало, коричневели и руки. Я провел пальцем там, где загар граничил с белизной кожи.

— Давно не загорала, неудобно. Скажут — вот разлеглась, корова. Да вроде и вредно это.

Прощаясь, Нюра с горечью сказала:

— Мама приедет, где будем встречаться?

— У меня, я сплю на сеновале. Завтра меня не будет, уезжаем с Николаем с ночевкой на рыбалку, а послезавтра буду ждать тебя вечером здесь, у ограды, и вместе ко мне. Согласна?

— Зачем спрашиваешь? Я хоть на край света.

Николай специально отработал в воскресенье, чтобы поехать на рыбалку в понедельник, именно в понедельник. Он следил за уровнем воды в реке, прибывает-убывает, и в зависимости от этого ехал рыбачить в определенное место, в определенное время. На этот раз наш путь лежал к острову Еловый, что расположен в пяти километрах ниже речки Жердяйки, там была классная курья.