Первый в списке на похищение - Валерий Поволяев Страница 37

Перед глазами продолжала бегать черная прозрачная строчка, неровной струйкой проливалась на землю, спутывала его мысли в хаотичный клубок, вызывала в груди холод. Он ждал, но с каждой минутой ему становилось все труднее и труднее ждать. Белозерцев готов был заплакать, искровянить себе руки каким-нибудь острым железным сколом либо куском стекла, врезаться головой в твердый металлический угол и прошибить висок, чтобы болью перебить боль и хоть как-то одолеть, перекрыть, задавить в себе мучительное состояние ожидания.

Он глядел на телефон и нетерпеливо произносил:

– Ну, ну! Ну!

То, что в кабинете находился Пусечка и видел Белозерцева в таком состоянии, совершенно не тревожило его: есть тут Пусечка или нет – все едино, Пусечку можно было не брать в расчет.

– Ну что же ты, сволочь, молчишь? – проговорил Белозерцев невидяще, поднял кулак, чтобы грохнуть им по телефону, но вовремя одумался, сдержал себя.

Пусечка сделал последний поклон, бросил испуганный взгляд на прощание – хозяин ему сегодня не нравился, он никогда не видел Белозерцева таким – и исчез.

Едва он исчез, как телефон зазвонил. «Панасоник». Белозерцев рывком смахнул трубку с аппарата, прижал ее к уху. Ему показалось, что трубка была противно влажной, горячей. Когда и кто успел ее нагреть? Пусечка?

– Ну что, арбуз, готов к продолжению разговора? – услышал Белозерцев грубый железный голос, ставший уже, увы, знакомым – и настолько, что он вряд ли когда сотрется из памяти. Хотя и слышал-то его Белозерцев всего два раза.

Но оказалось, что два раза – это много. Он хотел ответить, но одеревеневший язык прилип к небу, стал чужим, и Белозерцев, боясь, что не сможет говорить, до крови прокусил нижнюю губу, просипел незнакомо:

– Г-готов!

– Деньги для первого погашения своего неоплатного долга собрал?

– Собрал. И для погашения второго креди… второго долга тоже.

– Молодец, арбуз! – услышал Белозерцев похвалу в ответ. – В шестнадцать ноль-ноль жди звонка. По этому телефону жди. Получишь инструкции, как действовать дальше. Все ясно, арбуз?

Белозерцев поспешно наклонил голову – ему казалось, что человек с железным голосом не только слышит его, но и видит, он находится рядом, и от ощущения того, что тот находится рядом, Белозерцев чувствовал себя раздетым.

Будто он на публике появился без рубашки, без штанов, без трусов – голяком, в одних носках или ботинках. В глотке в таких случаях невольно начинается свербение – Белозерцев схватился пальцами за шею, сделал несколько судорожных глотательных движений – показалось, что сейчас его вырвет, но ничего, он все-таки одолел себя и спокойно, будто и не с ним все происходило, спросил: «Как там мой Костик?», но он опоздал, вопрос растворился в пустоте, и Белозерцев с сожалением повесил трубку.

Вытянул перед собой посеревшие, с блесткими капельками пота руки. Пальцы тряслись, выглядели по-старчески немощно, вздувшиеся вены рождали жалость, что-то горькое и скорбное, суставы тоже вздулись, их перекосило, они побаливали, словно к Белозерцеву подкрался ревматизм. Он гулко сглотнул слюну, вспомнил чьи-то старые строки о том, что всем нам придется переплывать на лодке, ведомой Хароном, воды загробной реки и, не выдержав, потянулся за коньяком.

Конечно, коньяк этот он прикончит сейчас – и плевать, что дорогой напиток иссяк, не все тешить себя солнечным дивом, равным по цене золоту, – найдется другое диво, более дешевое, но не менее вкусное. И не обязательно французское.

Невольно подумал о том, что во всех стихах о смерти, кто бы их ни написал, обязательно присутствует фальшь – зримо или незримо, это зависит от таланта, но присутствует обязательно. Смерти все мы боимся, и всякое бодрячество, ужимки и безразличные жесты – чепуха, все это – фальшиво. И стихи о смерти тоже фальшивы.

Жизнь и смерть всегда, во все века сосуществовали, шли рука об руку, причем в Москве они шли и идут – ныне идут – гораздо теснее, чем в любом ином городе, буквально прижимаясь друг к дружке. Москва перенасыщена оружием, перенасыщена бандитами всех мастей и рангов, перенасыщена наркотиками. В Москве легко скрыться, легко стать другим: перекраситься, поменять фамилию, документы, национальность, внешность – словом, все. Многие, кстати, так и поступают.

Вопрос нередко встает ребром: кто возьмет верх, жизнь или смерть? Если смерть, то тогда худо будет всем, и людям и городу, если же верх возьмет жизнь – ну что ж, тогда можно планировать будущее, надеяться, что воздуха в городе хватит и богатым и бедным.

Очень хотелось Белозерцеву, чтобы верх в его родной Москве одержала жизнь. И всегда держала верх, всюду, во все времена. Жаль только, что желания не так часто совпадают с возможностями, с исполнением их, и еще менее часто – с тем, что происходит за окнами наших домов.

20 сентября, среда, 14 час. 40 мин.

Зверев стоял у окна и смотрел вниз, на свежую осеннюю траву, покрытую мелким крапом – сором расшелушенных белками шишек, щурился, словно бы его слепила пятнистая зелень, дважды сощипнул пальцами с глаз пылинки, мешавшие смотреть. Внизу с короткоствольной пневматической винтовкой к дереву подкрадывался капитан в рубашке с закатанными рукавами. Шел капитан совершенно бесшумно – ни одна ссохшаяся шишка, ни один сучок не хрустнули у него под ногой, а в траве совершенно не осталось следа – ни единой вмятины, хотя капитан имел крупное телосложение и след после него обязательно должен был остаться… Но нет – трава была ровная, ни единой примятости.

Не удержавшись, Зверев одобрительно похмыкал в кулак: хорошо идет капитан! Этот капитан был старым следопытом-афганцем, Зверев хотел переманить его в свое управление, да не удалось, – много мух стрескал где-нибудь под Гератом или Джалалабадом, Зверев не помнил точно, в каком месте тот служил, помнил только, что вернулся капитан Лесных оттуда с двумя медалями «За отвагу» и афганским позолоченным орденом, очень похожим на нашу геройскую звезду – приделать к нему новую колодку, натянуть красную ленту – и будет настоящая геройская звезда, – вначале ходил как пришибленный, а потом оттаял. Про Афганистан Лесных никогда не рассказывал, от разных шумных ветеранских встреч уклонялся – сбегал или просто не появлялся на них, воспоминаний под холодную московскую водку и бутерброды с колбасой не любил.

Белка почувствовала неладное раньше, чем капитан отыскал ее – рыжеватый шустрый комочек был совершенно невидим на солнце, растворялся, таял в воздухе, – зацокала зло, звонко, бросила шишку, которую держала в лапках, на траву и стремительно поползла по стволу вверх.

Капитан ткнул в ее сторону одной рукой – той, в которой была зажата пневматическая винтовка, в ту же секунду раздался сухой негромкий щелчок, будто переломилась щепка, белка, подержавшись немного на стволе, оторвалась от него, ударилась о ветку, скользнула в сторону, стукнулась еще об одну ветку и полетела вниз смятой меховой тряпицей. Лесных проворно метнулся к дереву и подставил под падающую тушку полиэтиленовый пакет.