Эхо чужих грехов - Марта Таро Страница 37

Впрочем, князь Черкасский не стоит того, чтобы тратить на него мысли и чувства! У Кати есть гордость, и она до конца своих дней будет проклинать это чудовище, за волосы тащившее её на расправу. Но в памяти всплывали чёрные глаза, полные раскаяния и нежности, и Катя пугалась своей слабости: сердце шептало, что можно простить всё, лишь бы вернуть прошлое счастье.

«Нет, так нельзя! – ругала она себя. – Как можно так унижаться?»

Призвав на помощь волю, Катя запретила себе думать о прошлом. Она должна смотреть в будущее, а сейчас – заботиться о здоровье своего сына.

Пугающая худоба постепенно исчезла. Марта беспрестанно подсовывала своей хозяйке вкусные кусочки и уговаривала поесть. Катя много спала, гуляла в саду, а узнав, что недалеко от её дома находится Гайд-парк, стала ходить туда вместе с Поленькой.

Однажды они отправились на прогулку. Стоял прекрасный майский полдень с ясным голубым небом и нежным солнышком, греющим кожу сквозь шёлк платья. Все вокруг радовало глаз – казалось, что жизнь в этом весеннем городе может быть только счастливой, но вдруг идиллию взорвал громкий плач. У ворот Гайд-парка служитель тащил за руку босую, одетую в лохмотья девочку лет двенадцати, та громко причитала и навзрыд плакала.

Катя бросилась к охраннику, остановила его и осведомилась, что здесь происходит. Она говорила по-английски без акцента, но что-то в её облике – покрой платья или необычная для Лондона внешность – выдавало в ней иностранку, и служитель не спешил отвечать. Угадав его сомнения, Катя высокомерно сообщила:

– Я живу на Аппер-Брук-стрит, я русская княгиня и хочу знать, что происходит около моего дома.

– Ваша светлость, эта оборванка просила милостыню у входа в парк, – объяснил охранник.

– О, миледи, я не попрошайничала, а пела – хотела заработать немного денег для тёти, она так больна, – по-французски выпалила девочка.

– Так ты француженка? – спросила Катя, переходя на тот же язык.

– Да, миледи, я – дочь герцога де Гримона. Тётя вывезла меня в Англию, когда я только родилась. У нас ничего нет, а тётя так больна, ей нужны лекарства, – девочка умоляюще уставилась на незнакомую защитницу несоразмерно большими для истощённого лица глазами.

– Пожалуйста, отпустите ребёнка. Она больше не станет вам досаждать, я забираю её с собой, – обратилась Катя к служителю, снова переходя на английский. Она выдернула руку девочки у охранника и пошла назад, уводя маленькую оборванку с собой. Поленька двинулась следом.

Они быстро добрались до дома. Не отпуская девочку, Катя прошла в гостиную.

– Позови Марту, – велела она Поленьке, а потом, обращаясь к маленькой гостье, перешла на французский: – Садись и рассказывай всё о себе и своей тёте.

Девочка боязливо села в кресло и подобрала грязные лохмотья, которые когда-то были платьем, чтобы те не касались обивки. Вошедшая Марта в недоумении уставилась на ребёнка.

– Покорми девочку, пожалуйста, – попросила кухарку Катя, а затем обратилась к Поленьке: – А ты сходи на Бонд-стрит и купи ей одежду.

Отпустив служанок, хозяйка вопросительно поглядела на маленькую гостью, а та, поняв, чего от неё хотят, начала свой рассказ.

– Меня зовут Генриетта де Гримон, я родилась в тюрьме Тулузы, куда попали мои родители и тётя – сестра отца. Якобинская диктатура уже рухнула, и мои родные, скрывавшиеся на отдалённой мызе у края нашего поместья под видом простых крестьян, уже надеялись, что беда их минует. Но их кто-то выдал. Мои родители ждали решения своей участи восемь месяцев. В тот день, когда я родилась, им зачитали приговор суда – смерть на гильотине.

Девочка говорила спокойно, как видно, давно привыкнув к тому, что её прошлое ужасно:

– Юная тётя попросилась на встречу к начальнику тюрьмы и предложила ему себя в обмен на мою жизнь. Она была красавицей, и мужчина не устоял. Моя Луиза всегда говорила, что начальник тюрьмы оказался порядочным человеком: получив то, что ему предлагали, разрешил уйти и ей. Со мной на руках тётя прошла через всю Францию и отплыла в Англию. И вот мы здесь уже пятнадцать лет, а сейчас Луиза очень больна, теперь мой черёд заботиться о ней. – Девочка замолчала, ей явно не хотелось продолжать.

– Так тебе пятнадцать? – удивилась Катя. – Ты выглядишь гораздо моложе. Боже мой! Ты, наверное, голодала?

– У Луизы больше двух лет нет работы, – отозвалась Генриетта, пожав плечами, – мы давно живём на то, что я зарабатываю пением.

– А что делала твоя тётя, пока не болела?

– Она работала швеёй в магазинах на Бонд-стрит, но потом начала слепнуть и теперь не может больше шить. – На глаза девочки вновь навернулись слёзы.

– Не плачь, сейчас ты поешь, а потом мы поедем к тебе домой, – пообещала Катя.

Марта как раз постелила на столик салфетку и сгружала с подноса тарелки с куском пирога и ножкой цыпленка, а также чайник.

Упрашивать Генриетту не пришлось, она так накинулась на еду, что стало ясно: бедняжка не ела уже давно. Хватило трёх минут, чтобы тарелки стали идеально чистыми.

– Отмой девочку, пожалуйста, пока Поленька не принесла новую одежду, – попросила Катя.

Марта взяла юную гостью за руку и увела на кухню. К тому времени, когда вернулась Поля с платьем, бельём и шляпкой, Генриетту отмыли и расчесали ей кудри. Они оказались тёмно-золотыми с мелькающими в мокрых прядях рыжеватыми отблесками. Пока завёрнутая в простыню девушка обсыхала у камина, Поля на скорую руку ушивала принесённое платье, оказавшееся слишком широким для худенькой фигурки.

Когда Марта вновь привела Генриетту в гостиную, Катя ахнула. Девушка оказалась очаровательной. Огромные глаза цвета морской волны оттенялись сверкающими золотисто-рыжими волосами, а простое белое платье подчеркнуло природную грацию движений и гордую осанку, полученную Генриеттой в наследство от многих поколений сиятельных предков. Катя не скрывала восхищения:

– Какая ты красавица! Тётя обрадуется, увидев тебя такой.

– Нет, она не увидит, Луиза почти слепа…

– Пусть закладывают коляску, – распорядилась Катя и спросила: – Ты знаешь адрес, или сама покажешь, как проехать к вашему дому?

– Я и адрес знаю, и дорогу могу показать.

Коляска уже ждала у крыльца. Катя с Поленькой и юная гостья отправились в сторону порта, где в трущобах селилась лондонская беднота. Дом, указанный Генриеттой, стоял в конце узкой, пропахшей нечистотами и тухлой рыбой улицы, выходящей к Темзе. Девушка двинулась вперёд по лестнице, ведущей на второй этаж, Катя и Поленька шли за ней. В большой мрачной комнате на полу валялось с десяток матрасов, но только на одном из них кто-то лежал, укрывшись тряпьём.

– Тётя Луиза, – позвала Генриетта, опускаясь на колени перед матрасом, – я вернулась! Пожалуйста, открой глаза. Я привела добрую леди, она поможет нам. – Девушка тормошила неподвижное тело. Глаза больной медленно открылись.