Браслет певицы - У. Уилер Страница 37

* * *

Ива с трудом открыла глаза. Она лежала в своей постели, в своей спальне, отделанной на мавританский манер, в своём доме на Глостер-плейс. Через щель в гардинах тускло пробивался серый лондонский свет – утренний или вечерний, было не разобрать. Вся спальня была заставлена цветами. Она лежала, словно некая романтическая прерафаэлитская покойница, вся в лилиях, левкоях, гортензиях, игольчатых хризантемах, подвядших розах, толстолистных, словно восковых, орхидеях и каллах. Букеты и корзины стояли по всей комнате, цветы явно были недавно опрыснуты чьей-то заботливой рукой – на всех листьях стояли тёмные слёзы, в спальне стоял свежий, влажный запах.

Ива с трудом протянула руку к столику у изголовья, позвонила в колокольчик и сама сморщилась от его звука. Колоколец стоял на стопке записок, которые были, вероятно, приложены к букетам, Ива взяла несколько и с трудом сфокусировала взгляд на строчках.

В спальню немедленно вошли Алоиз и маленькая горничная.

– Это что? – слабым голосом спросила Ива. – В газетах уже напечатали мой некролог?

– О… как можно, – оторопел Алоиз, – но в газетах напечатали, что вы были сбиты автомобилем… Это… пожелания скорейшего выздоровления, госпожа… исключительно…

– Ну, хорошо, пусть будут. Что со мной? Ах, да, автомобиль…

– Госпожа, вам принести чаю или некрепкого бульона? Доктор сказал, что вам будет можно, – вступила маленькая горничная, поправляя подушки на мавританском ложе больной. Всё бельё было тёмно-винного цвета, в сумерках оно казалось почти чёрным, и на нём гипсовой маской белело бескровное лицо Ивы.

– Бульону… Принеси бульону, Беттина.

Когда горничная расторопно вышла, Ива закрыла глаза и прошептала:

– Теперь, Алоиз, рассказывай.

– Позавчера, сразу после того, как… это случилось… приехал мистер Суон и был весь вечер тут. Вчера весь день дежурил мистер Флитгейл, вечером снова приезжал старший инспектор. А сегодня они оба тут, сидят в гостиной. Мистер Флитгейл только что вышел за газетами. Вы можете меня уволить, – с отчаянной решимостью сообщил секретарь, – но наверх я их не пущу. Через полчаса приедет доктор Феотокис, а до этого момента я никого не пущу к вам.

– Значит, это случилось позавчера? – вяло удивилась Ива, пропустив мимо ушей решительное заявление Алоиза.

– Именно так, госпожа.

– А вот это всё? – она открыла глаза и обвела ими всё цветочное великолепие.

– Вчера в утренних газетах… я был неприятно поражён, но инспектор Суон сказал, что так будет лучше. Утром стали присылать цветы и письма. Они все стояли в приёмной, пока инспектор самолично не проверил все корзины и все письма.

– И письма? – переспросила Ива.

– И письма, и записки, и визитные карточки, госпожа…

– Как это мило с его стороны. Карточки… с золотыми обрезами… «глубоко опечален»… Принеси мне газеты. С этими… заметками.

– Госпожа, но вам нельзя читать!

– Значит, читать будешь ты, – согласилась Ива.

Алоиз принёс газеты, развернул первую попавшуюся и прочитал с выражением, словно гимназист:

– «Вчера, около пяти часов вечера недалеко от своего дома была сбита неизвестным автомобилем ясновидящая и медиум мисс Ива, хорошо известная своими экстраординарными талантами и удивительными способностями. Состояние её доктор Феотокис, личный врач пострадавшей, признал угрожающим, но призвал всех её друзей и почитателей не терять надежды».

– Фу, какая пошлость… я, действительно, была так плоха? – болезненно поморщилась Ива.

– Госпожа, вы пробыли без сознания почти двое суток, – оправдывающимся тоном сказал Алоиз.

– Ах, да… А, впрочем, ладно. Позови инспектора Суона.

– Не позову, – вновь твёрдо, с обидой в голосе отозвался Алоиз, – пока доктор Феотокис не позволит, я никого к вам не пущу!

Положение спас сам доктор Феотокис, небольшой, совершенно круглый и сиятельно-лысый человечек, ловко вкатившийся в дверь, открытую горничной, и моментально оказавшийся около тёмной шёлковой постели. Заговорил Феотокис неожиданно густым, сочным басом, гулко зарокотавшим по углам спальни.

– Пришли в себя, мисс Ива, порадовали старика… А то изволили тут лежать, такая бледная, бредить…

Ива с недоумением посмотрела на Алоиза – ей трудно было приподнять бровь в обычной гримасе сдержанного изумления, но даже намёка было достаточно.

– А-а-а… э-э-э… – замялся Алоиз, словно его обвинили в каком-то постыдном проступке. – Ничего не было понятно: вы, мисс Ива, изволили говорить на незнакомом мне языке…

Доктор быстро и деловито осмотрел пациентку, потрогал её перевязанную голову, как реставратор ощупывает хрупкую головку восхитительной статуи, только что найденной, и остался удовлетворён.

– Недурно. Совсем недурно. Но вставать никак нельзя, неделя строгого постельного режима, покой, вот – цветочки, хорошее питание и тишина. Мисс Ива, не расстраивайте меня… Я навещу вас завтра в это же время, и рассчитываю на лучший пульс.

В приёмной доктор ненадолго задержался – там его поджидал Суон, они коротко переговорили, и Феотокис вышел на улицу.

– Ну? Теперь зови Суона, – сказала Ива, как только дверь закрылась за доктором.

– Мисс Ива…

– Алоиз. Срочно пригласи ко мне инспектора Суона. И мистера Флитгейла, как только он появится.

Суон несколько оробел, получив приглашение подняться в спальню, но, когда Алоиз открыл перед ним дверь, и инспектор ступил за порог этой уединённой комнаты, он был готов поклясться, что менее всего это похоже на спальню молодой леди, какой он себе её представлял. Кровать, против обыкновения, задвинутая в дальний угол, была похожа на роскошный восточный диван: тёмная, с бельём благородного красного цвета, с обилием подушек и полупрозрачным балдахином из тёмной тюли. К постели был придвинут марокканский резной столик, на котором стояла тяжёлая бронзовая лампа и лежали письма. В другом углу, у окна, где было бы самое место туалетному столику, стояло старинное бюро и удобное лёгкое креслице, этажерка с книгами и большая напольная ваза тяжёлой керамики, нарядно расписанная арабской вязью. Туалетный столик с фарфоровым табуретом и умывальник, закрытый фарфоровой крышкой, стояли справа от входа, спрятанные за двустворчатой ширмой. Теперь даже на крышке умывальника стоял простой эмалированный кувшин, из которого немного хищно выползала приоткрывшая алый ротик орхидея.

На цветы Суон внимания не обращал – он самолично прощупал каждый цветок и перевернул каждую корзину: красотой композиций пришлось пожертвовать ради безопасности.

– Суон, – тихо позвала Ива из-за занавеси, – идите сюда. Только, ради всего святого, не оправдывайтесь и не корите себя. И запретите Гаю причитать. Мне решительно ничто не угрожало, поверьте.

Суон подошёл и посмотрел на Иву с боязливостью, но она лежала очень спокойная, улыбалась своим большим, прекрасно очерченным ртом. Её голова была плотно забинтована так, что казалось – она, как всегда, надела тюрбан, только белоснежный, и без эгрета.