Рыбка моя - Галина Куликова Страница 37

– Привет, Андрюшка! – обрадовался Антон и бросилчерез плечо: – Ань, перестань гудеть, Андрюшка звонит.

– Ты всегда найдешь повод, чтобы меня заткнуть! –завизжала та. – Скажи Андрюшке, что ты меня достал! Скажи ему, скажи! Что,кишка тонка?!

– Пап, может, вам развестись? – неожиданно спросилсын серьезным тоном. – С вами в последнее время встречаться можно толькопо отдельности. Ты не любишь мать, и это приводит ее в бешенство.

– Считаешь, это я во всем виноват? – растерялсяАнтон.

До этой минуты он ни разу всерьез не думал о разводе, носейчас слово это, произнесенное сыном, неожиданно наполнилось для негосовершенно реальным смыслом.

– Я ничего не считаю, – ответил Андрей. – Япросто вижу, что вам плохо вдвоем.

– Ты прав, мне действительно плохо, – согласилсяАнтон.

– Еще бы, – фыркнула жена из угла комнаты. –Насосался пива с дружком…

– Пап, давай я тебе попозже позвоню, когда онауспокоится, – предложил Андрей.

Тот согласился и, нажав «отбой», без перехода набрал номерсобственной матери.

– Мам, – сказал он, не здороваясь. – Как тысмотришь на то, чтобы я снова перебрался в свою старую комнату?

– С радостью я на это смотрю! – воскликнула мать,быстро сообразив, откуда дует ветер. – Антош, неужели ты все же решился еебросить? – В голосе ее звенела надежда.

– Кажется, решился.

– Я всей душой на твоей стороне! – с большимчувством поддержала его мать. Потом быстро заговорила: – Ты же у меня умница!Люди тебя уважают, зарплата отличная, с лекциями по заграницам разъезжаешь –что тебе еще надо? Не пропадешь! И квартира будет в полном твоем распоряжении.Я как раз собиралась перебраться к тете Лене, у нее в последнее время проблемысо здоровьем, я обещала за ней присмотреть. Ты же знаешь, мы с ней отличноладим, нам вдвоем будет веселее. – Немного помолчав, она добавила: – Тольконе останавливайся на полпути! Если ты сбросишь это бремя, то будешь счастлив. СНовым годом, сынок!

Только положив трубку, Антон сообразил, что в комнате как-топодозрительно тихо. Его жена стояла возле окна и смотрела на него горящимиглазами.

– О чем это ты говорил со своей мамочкой? –зловещим тоном прошипела она. – Куда ты собрался переезжать?! В ееквартиру на Соколе? Не жирно ли тебе будет одному, а?!

– Почему одному? – спросил Антон спокойным иуверенным тоном, которому сам продолжал удивляться. – Я собираюсь найтисебе какую-нибудь хорошую женщину. Добрую и гуманную, – добавил он,поглядев жене прямо в глаза. – А то я уж и забыл, что такое доброта.

– Я тоже гуманная, – сказала жена с вызовом.

– Да-да. Гуманная, как испанская инквизиция.

Его благоверная неожиданно скривила лицо, упала в кресло изарыдала. Соседская собака за стенкой сразу же стала ей подвывать.

На лице Антона не дрогнул ни один мускул, а в душе нешевельнулась жалость. Вместо того чтобы попробовать успокоить жену, он сновапотянулся к телефону и набрал номер Павлика.

– Слушай, – спросил он, когда друг откликнулся,пытаясь перекричать музыку, гремевшую в «Одноглазом коне». – Тут вот какоедело… Я не очень разбираюсь во всех этих тонкостях… Как все это происходит…Короче, я хотел спросить, как мне можно договориться с Анжелиной?

– Вряд ли она согласится! – проорал Павлик. –Ты ведь чертов женатик. А она не настоящая девушка по вызову. Так,подрабатывает иногда, чтобы за квартиру платить. На самом деле она ищет себемужа.

– С пропиской? – насторожился Антон.

– Не, у нее прописка есть, просто братьев и сестерочень много. И родители алкоголики. А что, ты на нее запал?

– И ты еще спрашиваешь! По мне разве не виднобыло? – хмыкнул Антон и положил трубку.

Не обращая внимания на булькающую в кресле жену, оннемедленно позвонил Анжелине, номер которой отпечатался в его мобильнике.

– Алло, – ответила она низким хмельнымголосом. – Это ты, нежный жираф? Я не выполнила контракт. Я сижу вкладовке, а они бегают снаружи и топают. И дверьми хлопают…

– Конракт отменяется, – бодро сказал Антон. –Никуда не уходи, я скоро приеду.

– Н-да? А зачем?

– Хочу тебя оттуда забрать.

– И увезти в золотой чертог? – спросила Анжелиназаплетающимся языком.

– Ну, что-то в этом роде, – улыбнулся Антон.

– Ладно, я тебя жду, – легко согласиласьона. – Как войдешь – сразу направо. Я буду в кладовке. Мне тут тепло.

Антон положил трубку и глубоко вздохнул. Дышалось непривычнолегко и свободно. Было странное ощущение – как будто бы несколько лет подряд онпросидел в подземелье и вот наконец-то выбрался на свет божий. Жизнь неожиданнопредставилась ему такой заманчивой и интересной, что захватило дух.

– Антошенька, – сказала жена, вынырнув из кресла изаискивающе глядя ему в глаза. – Ну, прости меня, я просто устала, покасобиралась на эту чертову дачу. Ну, хочешь, мы никуда не поедем?

– Можешь не волноваться, – твердо сказалАнтон. – Вдвоем мы уже точно больше никуда не поедем.

Звонок зашелся очередной трелью. Игорь широко улыбнулся иотправился открывать.

– Ну, это уж точно родители, – сказал он.Распахнул дверь и озадаченно моргнул.

На пороге стояла крупная девушка в пуховике и меховой шапкес завязанными под подбородком «ушами». Ядреный румянец через все лицо и чемоданв руке наводили на совершенно определенную мысль. У девушки были соболиныеброви и плутоватые глаза игрока в наперсток. Завидев Игоря, она широкоулыбнулась и открыла было рот, чтобы что-то сказать, но он ее остановил.

– Подождите, подождите! – воскликнул он, вытянувруку вперед. – Дайте я угадаю. Вы – моя кузина?!

– Да! – радостно воскликнула девушка и поставилачемодан на пол.

– Из Саратова?! – возликовал Игорь.

– Да!! – еще радостнее ответила она и раскинуларуки, словно собираясь объять весь мир. – Меня зовут Фаня! Я тети Фаининадочка. Мы вам открытку послали!

– Ёлки-палки, ну конечно! Открытку! Лиза, иди скореесюда. Кузины пошли косяком!

В тот момент, когда он потерял бдительность, тети Фаининадочка бросилась на него и обхватила обеими руками. Игорю показалось, что нанего напал медведь. Весь воздух сразу же вышел из его легких, и он засипел.Наконец она его отпустила и, схватив чемодан, шагнула в коридор, который сразупоказался узким и тесным.

Подоспевшая Лиза взглянула на Игоря и поняла, что ещечуть-чуть, и она умрет со смеху. Однако смеяться было неприлично, приходилосьсдерживаться изо всех сил.