Маска Лафатера - Йенс Шпаршу Страница 37

Фрау Буггенхаген уловила мой недоверчивый, косой взгляд.

— Ах вот ты о чем, — сказала она. Мы как раз свернули в боковую улочку. — Прости, я совсем забыла тебе сказать. Я переехала. Живу теперь в старом городе, за парковым павильоном. На Кенигсаллее. Но место очень тихое, приятное.

Я бездумно кивнул… и в этот момент, как шанс на последнюю попытку, увидел нежно-лиловый свет телефонной будки.

Вдруг Энслина осенило!

— Секунду, — говорит он и смотрит на часы. — Подожди, мне еще нужно сделать один срочный звонок.

Ситуация — глупее не придумаешь! Пока женщина чуть поодаль расхаживает взад-вперед, с улыбкой поглядывая на будку, Энслин копошится в замусоленных страницах телефонной книги: Бугге… Буггел… Буггенхаген, Моника! Кенигсаллее 7–6.

Я прикрыл глаза. Вообразил себя секретным агентом.

Чтобы все было честь по чести, вставил в аппарат свою телефонную карту и наугад набрал комбинацию цифр. Вся эта история с будкой, разумеется, была полной чушью. Ее следовало как-нибудь с грехом пополам приспособить к той эпохе — сделать правдоподобной. Адресная книга? Адресный календарь? Склонив голову набок, я несколько раз терпеливо выслушал «Набранный номер не существует».

Но как ему в те времена посреди ночной улицы могла попасться адресная книга? По крайней мере не следует рассчитывать на два совпадения в одном и том же деле. Это было бы нелепо. Итак, пока оставляем вопрос открытым.

Я повесил трубку и вышел из будки.

— Кстати, ты снова не женился? — осведомилась она.

— Нет.

Она помолчала.

— Моника?.. — окликнул Энслин тихо, будто спрашивая.

Она остановилась. Глаза ее мерцали.

— Да, — сказала она. Потом, уже более уверенно, почти требовательно: — Да!

Стоп, снято. Темнота.

Завтракать я пошел в отель.

К моему приходу как раз доставили булочки. Однако завтрак начинался только в семь, поэтому я решил еще немного понырять — в ванне! Как корабль-призрак без руля и без ветрил, плыл я по теплым, пенящимся водам сквозь пар и туман. Внизу, там, где располагались мои ноги, струился теплый Гольфстрим. Наверху капитанский мостик — мозг — был пуст…

— Эй, есть здесь кто-нибудь? — прокатилось по моему черепу гулкое эхо.

Слабея, нежусь в теплых струях.

— Скажи честно, ты любишь меня или автора? — спросил он ее в какой-то миг этой бессонной ночи.

— Тебя.

— Кто я?

— Ты все тот же идиот, что и раньше.

— Почему?

— Потому что ты и раньше всегда задавал мне этот вопрос.

— Ах вот как.

Чуть позже он спрашивает ее, как продвигаются дела с работой; пока она была в ванной, он заметил на книжной полке множество альбомов с репродукциями.

— Никак не продвигаются, — отвечает она с улыбкой. После воссоединения страны ей пришлось несколько раз переквалифицироваться. Сейчас работает в Управлении по защите окружающей среды. Занимается новыми датскими концепциями утилизации мусора и все такое прочее…

— И как? — любопытствует он.

— Да так. — Она пожимает плечами. — Но мне нравится. — И, помолчав, добавляет: — Потому что в этом есть смысл.

— А раньше было иначе?

— Что ты имеешь в виду?

— Ведь можно сказать по-другому: «В этом есть смысл, потому что мне это нравится».

На сей раз она промолчала. Ему так и не удается выведать, что она делала «тогда», во времена их близости.

Поскольку больше ему ничего не приходит на ум, он, подперев голову ладонью, полночи рассказывает ей об Америке. Это как бы то ни было лучше разговоров о прошлом. Ничто не разобщает больше, чем предположительно совместное прошлое, которого не существует, потому что не можешь его вспомнить.

Итак, Америка! Ему приходят в голову все новые сюжеты. Свежая, живая яркость его историй, способность изумляться этому далекому миру напрямую связаны с тем, что и сам он никогда еще там не бывал.

Большинство своих познаний он заимствует из семидесятых годов. Он в те времена не отрывался от телевизора чуть ли не каждый раз, когда шел американский фильм. В ту же эпоху он раздобыл большой видовой альбом «Прекрасная Америка — большие Национальные Парки». Тогда он почему-то пребывал в твердой уверенности, что поедет в Америку… «Его пера штрихом единым преображается земля». Так и было! Так он себе это и представлял. И хотел быть к этому готов!

Он даже записался на курсы при Народном институте: деловой английский. Во-первых, потому, что ожидал суровых испытаний. Во-вторых, из-за того, что группа разговорного английского уже была укомплектована. Увы, по разным причинам ему пришлось досрочно прервать обучение. Однако тот факт, что преподавательница в свое время уделяла большое внимание хорошему произношению — «th» и все такое, — впоследствии, разумеется, оказал благотворное влияние на его речь.

Он рассказывает ей, вдохновенно используя мотивы своего альбома, о поездке на автомобиле от мотеля к мотелю по легендарному 66-му шоссе. Даром что и сам не знает, является ли 66-е шоссе в действительности легендарным, но исходя из того, как он это рассказывает, — является, притом несомненно.

— Утром ты садишься в машину и даешь газ. Перед тобой дорога, прямая, как линейка. Едешь восемь часов. И ничего нового. Только дорога и ты. А наверху солнце.

— Что же в этом хорошего? — удивляется она.

— Как сказать, — изрекает он.

Этой ночью он узнает много нового. Например, дабы история казалась правдоподобнее, не мешает время от времени вставлять в нее что-нибудь совершенно несусветное, идущее вразрез с общепринятыми представлениями и клише.

Вот так, спонтанно, приходит ему на ум история индейского вождя по имени Старый Конь, который сказочно разбогател, торгуя фальшивыми скальпами, и прямо в иссушенной палящим солнцем резервации («Только попробуй представить — это как на луне или даже хуже!») построил себе имение с несколькими искусственными водоемами, лесами и полями для гольфа.

— Даже когда видишь это своими глазами, все равно не верится!

Лишь человек, говорящий такое, мог, обязан был побывать там, ибо его знание того, чего, по идее, он знать не должен, говорит само за себя.

Однако несколько раз Моника все же находит несоответствия в его повествовании.

— Да, — соглашается он, — ты права. Но как раз в этом и есть суть Америки. Америка противоречива.

На иные вопросы он отвечает уклончиво.

— А правда, что американцы крайне учтивы?

Что тут можно сказать?

— Очень по-разному, — отвечает он после долгого раздумья.