Противостояние - Юлиан Семенов Страница 37

В холодной чебуречной, напившись горячего чая, — здесь в горах было студено, не то что в Сухуми, — Костенко надел очки и начал медленно, чуть не по буквам, читать предварительное заключение экспертов и первые допросы, проведенные следователями угро и прокуратуры.

Люди входили и выходили из дощатой, насквозь продуваемой ветром чебуречной. Тягуче-медленно визжала дверь, не смазанная ни прошлой осенью, ни нынешней весною. Инструкцию, видать, не успели спустить. Костенко хмыкнул: по отношению к Рице надо говорить — «не успели поднять», здесь же горы, а начальство сидит внизу, в Сухуми, на побережье. Смешно: «Сначала поднимите нам инструкцию, а потом мы двери смажем». Как такое перевести на иностранный язык? Не поймут ведь. Даже Салтыкова-Щедрина понять не могут, самого великого нашего писателя, если отсчет начинать с Пушкина, понятное дело. Радищев писал о деле, которое справедливо и вседоступно, Толстой постигал таинство мира, Достоевский конструировал личность, отталкиваясь от общечеловеческих проблем, а Салтыков и Лесков писали о России, потому-то и не знают их на Западе.

…Костенко долго читал описи обнаруженных вещей, первые допросы свидетелей, предварительные заключения экспертов, а потом — каким-то неуловимо-брезгливым жестом — отодвинул от себя папки, поднялся и сказал:

— Это все поверхностно. Тут не за что зацепиться, Серго, пошли еще раз место посмотрим.

…Заинтересовали его лишь две вещи: полусапожки, в которые была обута неизвестная женщина, и кофточка.

Он долго рассматривал этикетку — немецкая фирма, прочесть толком невозможно.

А вот в полусапожках, подняв сгнившую стельку, он увидел следы фабричного клейма: «И р-у-с-а бу-на фа-к».

Костенко обернулся к одному из сыщиков, приехавших вместе с Сухишвили:

— Составьте, пожалуйста, такую телеграмму: «Иркутская обувная фабрика. Срочно сообщите УГРО МВД СССР полковнику Костенко, когда ваше предприятие начало изготавливать зимние полусапожки, черные, на меху белого цвета, с простроченным рантом и узором типа «снежинки». Прошу сообщить также, в какие области страны ваша продукция этого типа была отправлена летом — осенью прошлого года, до середины октября включительно. В связи с тем, что речь идет об особо опасном преступлении, ответа жду немедленно. Костенко».

— Когда отправлять? — спросил помощник Сухишвили, молоденький, чересчур расторопный лейтенант. — Если срочно, мне надо ехать вниз. Здесь отделение связи еще не работает.

— Тогда заодно проявите фотографии сапожек и немедленно отправьте с пилотами в Кокандский угро капитану Урузбаеву для предъявления тетушке Петровой…

— Так и написать — «тетушке Петровой»?

Костенко усмехнулся, покачал головой:

— Молодец…

Он достал записную книжку, заведенную специально для этого дола, пролистал страницы и продиктовал:

— Для предъявления Клавдии Евгеньевне Еремовой, единственной установленной родственнице Анны Кузьминичны Петровой. Пусть Урузбаев спросит: в сапожках ли ее навещала племянница прошлой осенью? Если Клавдия Евгеньевна ответит положительно — можно предъявить фото. В противном случае — не надо, пусть тогда о кофточке поговорит. Кстати, у вас пленка цветная или на черно-белой работаете?

— Пленка цветная, товарищ полковник, но печатаем черно-белые, аппаратура еще не подошла, ждем…

— Эхе-хе, — вздохнул Костенко. — Нет на нас розг. Или кнута… Впрочем, если появится, будем стенать по тому времени, когда пытались уговором, добром и ласкою… Я ведь полгода как завизировал приказ о передаче вам цветной аппаратуры — неужели нельзя быть порасторопнее?

— Можно, товарищ полковник, — ответил лейтенант. — Мы приезжали в Москву, но ваши хозяйственники сказали, что такого рода аппаратуру надо отправлять по-особому, с сопровождением. Мы согласились, выделили человека, тот прибыл, но они сказали, что на складе нет материально ответственного — в отпуску. Приехали через месяц, тот человек появился, но ушел в отпуск бухгалтер склада, а без его закорючки тоже ничего не получишь. Мы через месяц снова приехали, но тогда начальник склада ушел на пенсию, нового назначили, а заместитель отказался подписать накладную без того, чтоб вы вторично завизировали, а вы были в командировке, так мы ни с чем и уехали…

— Но ведь заместитель мой был?!

— Он-то подписал, но складской ответил, что для него действительна только ваша подпись.

— Значит, так, — жестко сказал Костенко. — Напишите на мое имя рапорт, приложите билеты, подсчитайте, сколько денег прожили по командировочным в Москве, и передайте полковнику Сухишвили. Он знает, как переслать мне — по служебным каналам, официально. Я взыщу деньги с наших волокитчиков, удержу из их зарплаты и переведу на счет грузинского угрозыска. Но сейчас — не знаю как, любым путем — сделайте, пожалуйста, цветное фото кофточки, она запоминается только в цвете. Предлагать для опознания в черно-белом варианте нет смысла.

…Ночью, вернувшись в Сухуми, Костенко прочитал Сухишвили набросок оперативно-розыскного плана.

— Только не перебивай, Серго. Дослушай, а потом вноси предложения, а то я злой, как черт, могу рявкнуть, а ты обидишься и будешь прав, и нам за замирение придется водку пить, а сейчас не до водки.

— Я весь внимание, не пророню ни слова, клянусь матерью.

— Браво, — сказал Костенко, откинулся на спинку кресла, прислушался к шуму моря за окном, смеху курортников и далекой музыке. — Итак, убитой является женщина примерно двадцати восьми — тридцати двух лет. На обнаруженных частях тела следов от ран нет — следовательно, убили ударом в голову…

— Или выстрелом, — не удержался Сухишвили.

— Исключено. Остались бы следы пороха на шее, — сказал Костенко. — Следов изнасилования не обнаружено, девственность нарушена давно. Экспертами изучается возможность пятинедельной беременности. Расчленена острым топором…

— Или кинжалом…

Костенко задумчиво пожевал кончик ручки, неохотно откликнулся:

— Версию мою ломаешь. Впрочем, ладно, давай я добавлю: «или остро наточенным тяжелым кинжалом, типа штык». Ничего?

— Стихи в прозе, — вздохнул Сухишвили.

— По приблизительным прикидкам экспертов, рост покойной мог составлять сто пятьдесят пять, сто шестьдесят сантиметров. На трупе, — точнее, на том, что от него осталось, — была шерстяная импортная кофточка, черного цвета с красными продольными линиями, черное платье: этикетка сгнила, установить фабрику невозможно, и черные полусапожки. Так?