Преферанс на Москалевке - Ирина Потанина Страница 37

– Показания, – развел руками Коля, но тут же отмахнулся и зацепился за главное: – В каком смысле «убиты»? Погибли от взрыва?

– А то ты сам не знаешь? – Игнат Павлович вопросительно склонил голову набок. – Ладно, Горленко, я понимаю. Ты не поладил с предыдущим следователем, возмущен его методами… Но мне-то, мне-то ты можешь правду сказать? Я ж не какой-то там… – тут Игнат Павлович покосился на сидящего в углу канцелярского сотрудника и проглотил уже готовившееся слететь с губ крепкое словцо. – И, кстати, – стукнул кулаком по столу он через секунду, – никаких отныне провокационных разговоров о порядках в тюрьме! Ни слова больше! Ты и так погряз по уши. Не для того советская власть тебя, дубину, растила и уму-разуму учила, чтобы ты ее методы сейчас критиковал. – Несколько смягчившись, Игнат Павлович встал и, перейдя на назидательный тон, снизошел до объяснений: – Ты на работу своего следователя с другой стороны глянь, – говорил он, расхаживая туда-сюда по пятачку перед столом. – Нам с тобой повезло – у нас уголовники. Пальчики снял, показания свидетелей обработал, краденое или орудие убийства нашел – все, доказательств для суда достаточно. А тем, кто за моральную сторону дела отвечает и контрреволюционные деяния предотвращать должен, как быть? Какие у них улики? Только личное признание арестованного. Вот и приходится тамошним следователям пахать так, как нам с тобой и не снилось. А тут ты еще со своими осуждениями. Короче, молчи в тряпочку, не позорься и меня не позорь. Я за тебя, между прочим, как за приверженца советской власти, наверху поручился. Сказал, мол, знаю тебя давно и хорошо, и что дело твое – уголовка чистой воды. Мол, что позарился на золотишко стариковское и борзых товарищей, поперек что-то сказанувших, ненароком в состоянии аффекта пристрелил – в это еще могу поверить. Тем более, работаешь за десятерых, премию за одного получаешь, сын болеет, жена молодая – это все еще хоть как-то в голове помещается. Но что ты из ненависти к Родине стрельбу открыл? Это уж, извините, точно невозможно.

– Какую стрельбу? Какое золотишко? Игнат Павлович, ты чего? – Коле снова показалось, что он бредит.

– Ладно, – Игнат Павлович снова сел и громко стукнул кулаком по столу. Но выражаться не стал. Сказал почти спокойно: – Вижу, что толку от тебя сейчас не будет. Я тебе вот что скажу – дело буду расследовать лично. Ты меня знаешь – до правды все равно докопаюсь. Так что если виноват, лучше сразу все расскажи. Добровольное признание, сам понимаешь, в наших делах многое упрощает. И учти – если пойдешь как политический, то высшей мерой не ограничатся. Там и семью подозревать начнут, и товарищей. Вряд ли же ты сам, изолированно, ненависть к советской власти в себе взрастил?

– Да не растил я! Чтоб вам всем пусто было! – не выдержал Коля. – Игнат Павлович, будь другом, объясни все по-человечески. Я ведь правда ничегошеньки не понимаю.

– А ты подумай, повспоминай, и поймешь! – с нажимом произнес Игнат Павлович. – Посмотри на случившееся со стороны. Я веду дело. Что я знаю? Подозреваемый Горленко еще выходя из комендатуры, имел конфликт с двумя отданными ему в подчинение товарищами. Это нам уже доложили. А потом эти два товарища оказываются убиты из его, горленковского, табельного оружия. И посторонних на месте преступления не обнаружено. Что я могу думать? В лучшем случае, что Горленко попал в квартиру, где из-за проблем с печкой внезапно приключились взрывы, и, падая, он случайно нажал на курок… Два раза. Каждым выстрелом «нечаянно» попав в головы сопровождавшим. А потом еще и попытался придушить старика-свидетеля, но, будучи остановлен свалившейся от взрыва балкой, сам потерял сознание. Хлипкая версия, не так ли? А еще можно думать так: подозреваемый Горленко в последнее время нуждается в деньгах. Тут, находясь на замене сослуживца, он обнаруживает в вещах задерживаемого некое количество золотых слитков. Что он делает? Правильно, устраивает взрывы, хаос и суматоху. Но, увы, свидетелей слишком много. Да еще и на сговор они, как назло, не идут. Их приходится убирать. Тем более, что эти двое с Николаем только что пособачились и вызывали в нем самые неприятные чувства. Вопрос лишь в том, куда Горленко спрятал краденое. И тут появляются мысли о сообщнике или сообщнице, неизвестно, каким образом испарившимся к моменту, когда соседи переполошились и вызвали милицию…

– А еще можно допустить, что Горленко не врет, что он действительно видел постороннего и что посторонний этот на самом деле вовсе не сообщник, а единственный преступник, – включился Коля. – И действовал он без меня, в одиночку.

– Выстрелы произведены из твоего оружия и твоей рукой, Горленко… И в показаниях ты пишешь о явно выдуманном гиганте в химкостюме. По всему выходит – покрываешь сообщника или сообщницу.

– Да по чему по всему? – закричал Коля.

– Если бы такой примечательный тип там действительно был и выходил через дверь, его бы видели соседи, – с не меньшим отчаянием в голосе сообщил Игнат Павлович. – Я б и рад тебя не подозревать в сговоре, но факты – вещь упрямая. Я не закрываю дело лишь потому, что надо найти краденое… И, кстати, политическую подоплеку тебе ведь не твой следователь шьет – он так, мелкая сошка, сам толком ничего не знает. Тобой куда более серьезные чины заинтересовались. Громкое дело, быстрое раскрытие… Ты бы собрался, подумал, как нам с тобой хотя бы от обвинения в умышленных действиях против советской власти отбиться…

Коля пришел в ужас. Если даже Игнат Павлович не сомневается в его вине, а твердит лишь про избавление от политической статьи, то что ж все остальные?

Надо было что-то делать… Коля подскочил и, вытянувшись во весь рост, громко закричал:

– Игнат Павлович, ты давно меня знаешь. Ничего я не крал и никого не убивал… – На последнем слоге дыхание отчего-то перехватило и острая боль с новой силой запульсировала у Коли в голове. Он тяжело осел.

– В больницу тебя надо, – обеспокоенно пробормотал начальник.

– Само пройдет… Некогда мне по больницам разлеживать! Два работника НКВД убиты… – Коля держался за голову и тяжело дышал. – Надо расследовать. Я помогу…

– Дурак ты, Горленко! – в сердцах воскликнул Игнат Павлович. – Не вздумай от госпитализации отказываться, если я ее для тебя выбью! В больницу надо не только из-за сотрясения, но и для дела. Чтобы исследовали, может ли быть, что ты стрелял и ничего про это не помнишь…

– Или что стреляли из моего оружия…

– Из твоего оружия и твоей рукой – отпечатки-то ясно говорят: кроме тебя, никто твоего табельного не касался… – не унимался Игнат Павлович. А потом вдруг глянул на часы и заторопился: – Ну, вот что. У меня еще куча дел сегодня. И все по твоей милости. Не обещаю, что дело так и оставят у меня и что в следующий раз говорить с тобой буду снова я. Но приложу все усилия. Короче, к следующей встрече хорошенько подумай и объясни мне как следователь, что такое там у адвоката могло приключиться. Вспомни подробности, напрягись. Я не знаю, врешь ты мне или нет, но любую гипотезу выслушать готов. В снимающий с тебя все подозрения ход событий верю слабо, но вдруг ты что удумаешь и впрямь… Только еще раз повторюсь – никаких политических высказываний. Твое положение очень шатко. Наша задача-минимум – доказать, что преступление твое исключительно уголовное. Мало того, что в этом случае следствие через нас будет идти, так еще и, скажем честно, в тюрьме у уголовников куда больше прав и привилегий…