Одно преступное одиночество - Анна Данилова Страница 36

Принесли большой бокал с чаем, в котором плавал ломтик лимона. Я обняла его ладонями и закрыла глаза.

Порой мне кажется, что, если бы не высокая температура и страх Мирем перед болезнью, а, может, и смертью, она и не рассказала мне свою историю. Но ее мать умерла от высокой температуры, сгорела, судя по тому, что мне рассказала об этом Мирем, от воспаления легких. Но у Мирем не было воспаления легких, думаю, она подхватила вирус, и ее высокая температура продержалась всего сутки. Я оставила ее у себя в номере, и мы с Теодорой ухаживали за ней, вызвали врача, который сделал ей укол, после которого температура спала, и Мирем уснула.

Но в самом начале болезни, когда Мирем, засидевшаяся в моем номере, вдруг стала мерзнуть, и это несмотря на то что за окном было почти тридцать, и когда она попросила Теодору принести ей грелку с горячей водой, она так испугалась, что умрет, что схватила меня за руку и попросила выслушать ее.

– Его звали Эмир Эмилов, он был двоюродным братом моей матери. Настоящий бандит. Убийца. Он ограбил, а может, и убил какого-то крупного чиновника, старика, по сути, который в свое время, когда существовал Союз, был приближен к царской семье. Так он, во всяком случае, сказал моей матери.

– Что, прямо так и сказал, что убил?

– Нет, он рассказал о чиновнике и его связи или дружбе с царской семьей. И дал ей кое-что на хранение. Позже его нашли неподалеку от нашего дома с отрезанной головой. Мама сказала мне, что это, наверное, дружки расправились с ним за то, что он их обманул, не поделился.

– Мирем, какую страшную историю ты мне рассказала!

– Все это – правда! Я могу умереть, а потому спешу рассказать тебе, где находится то, что мама просила меня сохранить.

– Но почему мне?

– Да потому что Россия близко от Украины. Я-то туда точно не попаду.

– Куда?

– В Харьков.

– Почему? Я дам тебе денег, и ты поедешь туда. Только почему Харьков?

– Расскажу, если ты укроешь меня еще одним одеялом.

Я смотрела на Мирем, скукожившуюся под тремя гостиничными одеялами, обложенную грелками, и не верила ни единому ее слову. Слишком уж мелодраматично, даже, я бы сказала, фантастично звучало все то, о чем она мне рассказывала. Ее рассказ смахивал на бред больного человека.

– Поедешь в Харьков, я дам тебе адрес, найдешь там Мирем Христову…

Мирем Христова лежала сейчас передо мной и бредила. О какой еще Мирем Христовой она говорила, я понятия не имела. Мне было жаль ее. Вероятно, в ее жизни, точнее, в жизни ее несчастной матери и был брат по имени Эмир, может, с его именем и связана какая-то тайна, да только теперь, когда Мирем полыхала огнем, пожиравшим ее худенькое тельце, ее горячие мозги выдавали мне лишь клубок спутанных мыслей и страхов.

– Запоминай. Хотя нет, возьми листок и запиши адрес.

Я, чтобы не волновать ее, взяла свою записную книжку и записала адрес.

– Найдешь Мирем Христову и спросишь у нее, помнит ли она Мисси.

– Мисси?

– Да, запиши, не забудь. Она сразу же поймет и отдаст тебе то, что положено.

– Что, Мирем, она должна тебе отдать?

– Маленький холщовый мешочек, а в нем одна вещь, принадлежащая Мисси.

– И что я должна буду с ней делать?

– Привезешь мне! – И тут маленькое, с запавшими глазами лицо Мирем осветила улыбка. Улыбка блаженной. – А уж мы потом с тобой решим, что с этим делать.

Теодора вызвала врача, и к вечеру Мирем взмокла так, что мы едва успевали менять ей рубашки и наволочки с простынями.

Утром она уже была здорова, сидела возле окна в кресле и попыхивала сигареткой, запивая дым глотками горячего сладкого кофе.

Я вернулась в Москву, в свою жизнь, зная, что никто и никогда не заставит меня отправиться в Харьков. Глупости! Но разговаривая по телефону с Мирем и вспоминая этот наш с ней разговор, я улыбалась про себя, где-то даже восхищаясь тем, какими тайнами окружила себя эта маленькая женщина, удивительная женщина и очень слабая. Я звала ее в гости, надеясь, что, заполучив ее на долгое время, хотя бы на месяц, мне удастся вправить ей мозги и уговорить уехать из Варны, чтобы перерубить ту нить, вернее, тот мощный канат привязанности, который удерживал ее возле садиста Меттина. И каждый раз Мирем отвечала, что все зависит от меня, и я понимала, что она имела в виду ее харьковского двойника «Мирем Христову», которая в ответ на произнесенный мною пароль, передаст мне нечто весьма ценное для Мирем, какую-то волшебную вещь, с помощью которой Мирем станет счастливой.

Возможно, если бы я верила в это чудо, я бы и рискнула отправиться на Украину, которая в последние годы представлялась мне полыхающей войной державой. Но я не верила, а потому на намеки Мирем отвечала либо молчанием, либо глупым смехом.

Моя жизнь в то время была заполнена другими переживаниями, я продолжала благополучно раздваиваться, нисколько не переживая по поводу того, что медленно, но верно иду ко дну. И не потому, что ожидала часа, когда откроется вся правда, и Коля однажды сообщит мне о том, что ему давно уже все известно. Но вот что последует за этим – этого я предположить не могла, хотя знала своего мужа уже много лет. Ударит меня? Перекроет мне денежный поток? Убьет меня? Обрадуется, что у нас наконец-то появилась весомая причина для развода? Нет-нет, я на самом деле не знала, как он отреагирует, узнав о моей измене, да и не хотела знать. Я любила, была любима Игорем, мы жили своей, может, и странной жизнью, но были счастливы и очень боялись это счастье потерять.

Контраст между тем, как я относилась к Игорю и к мужу, был настолько велик, что мне даже страшно было представить себе, что когда-нибудь мой роман с Игорем закончится (не по моему желанию, нет!) и я останусь один на один с моей уродливой семейной жизнью, что мне останется лишь это убогое существование рядом с мужчиной, которого я тихо ненавидела и страстно желала, чтобы он окончательно ушел из моей жизни.

Боже упаси, я не желала ему смерти, но хотела, чтобы однажды утром я, войдя в кухню, не увидела его сидящим за столом с чашкой кофе в руке и чтобы в его спальне меня встретили лишь его распахнутые пустые шкафы…

Тем не менее жизнь-то продолжалась, и мы с Колей продолжали делать вид, что мы – семья, мы даже как-то инстинктивно заботились друг о друге. Кто, как не он, мог бы поставить мне горчичники или сходить за лекарством? Отнести меня в спальню, если я засыпала в гостиной на диване перед телевизором? Множество мелких и обычных для семейных пар услуг мы делали друг для друга. Я готовила еду, стирала и прибиралась в квартире, и мне не трудно было кормить моего работающего и добывающего для меня деньги супруга. Это была своего рода благодарность, вежливость, какая-то обязанность, которая была возложена на меня нашим странным браком. Но наша совместная жизнь, лишенная любви и близости, была какой-то все же извращенной и попахивала патологией, психической болезнью, которой мы были поражены оба: я и Коля.