Темные кадры - Пьер Леметр Страница 36

За час до начала операции мсье Лакост подошел ко мне и сказал:

– Мсье Фонтана, у нас небольшие изменения. Кандидатов на пост директора по персоналу будет только двое, а не четверо.

Его послушать, так это всего лишь мелкая деталь, не имеющая значения, но по тому, как перекосилось его лицо несколько минут назад, когда он получил вторую эсэмэску, я бы поставил на противоположное. «Эксиаль», его клиент, ожидал получить набор из четырех кандидатов, и трудно предположить, что уменьшение их количества вдвое пройдет без всяких последствий. Мсье Лакост не объяснил причин, по которым два кандидата в последнюю минуту отказались от участия, и не мне было его спрашивать.

Я ничего не сказал, это не моя проблема. Мое дело организовать всю операцию в техническом плане, подыскать место, людей и т. д.

Но, видите ли, сложных операций я на своем веку организовал немало, причем куда более трудных, чем сегодняшняя, и пришел к выводу, что это как живой и очень уязвимый организм. В такой цепи важно каждое звено. И когда в последние минуты перед запуском начинаются мелкие сбои, то, если верить моему опыту, следует готовиться к худшему. Нужно всегда доверять своей интуиции. Но такие вещи обычно говоришь себе слишком поздно.

Я издалека наблюдал, как мсье Лакост беседует с мсье Дорфманом, патроном «Эксиаль-Европы». Он вел себя непринужденно, как человек, который доводит до вашего сведения плохую новость, представляя ее парой пустяков. Мсье Дорфман, возможно, и был недоволен, но виду не подал. Этому человеку хладнокровия не занимать. Он внушает мне некоторое уважение.

В девять с небольшим интерфон у входа сообщил мне, что прибыли два человека. Я спустился. Огромный вестибюль совершенно безлюдного здания являл собой настоящую картину запустения, с парой десятков огромных кресел, из которых были заняты только два, и то на расстоянии метров десяти друг от друга, а сидящие в них люди даже не осмеливались поздороваться.

Я сразу узнал мсье Деламбра. Пока я шел к нему, в голове отматывались назад последние дни. Стоп, вот он. Я выходил после встречи с Лакостом. Остановился на тротуаре, собирался пойти дальше, но почувствовал на себе чей-то взгляд. Это очень странное чувство, и за годы довольно опасных занятий я научился относиться к нему с полной серьезностью. Могу даже сказать, что оно дважды спасало мне жизнь. Так что я остановился там, где стоял. Для виду достал из кармана жвачку и, пока ее разворачивал, прикидывал в уме, откуда за мной наблюдают. Когда интуиция превратилась в уверенность, я быстро поднял голову. На углу здания напротив стоял мужчина и разглядывал меня. Он тут же прикинулся, что занят исключительно собственными часами, и мобильник его, словно по заказу, решил зазвонить, он выхватил его и приложил к уху, отвернулся, словно ничего, кроме звонка, его уже не интересовало. И это был мсье Деламбр. Наверняка в тот день он вышел на разведку. Но мужчина, которого я мельком заметил на тротуаре, не имел ничего общего с тем, кого я видел сейчас перед собой.

Во-первых, этот нервничал куда больше, чем предполагали обстоятельства.

От него просто искры летели.

У него было бледное, почти синюшное лицо. Он наверняка порезался, когда брился, и на правой щеке остался ярко-красный, довольно неприятный струп. Левый глаз периодически начинал дергаться в нервном тике, а руки сильно потели. Одного-единственного из этих симптомов уже хватило бы, чтобы без труда определить, что этот человек попал не по адресу и вряд ли продержится до конца.

Итак, двое претендентов неожиданно отказываются от участия один за другим, мадемуазель Збиковски не подает признаков жизни (мсье Лакост безостановочно шлет ей послания, все более и более настойчивые), еще один кандидат на грани инфаркта… История рискует оказаться куда опаснее, чем предполагалось. Но это не мое дело. Помещение было подобрано согласно требованиям, надлежащим образом оборудовано, аппаратура работает нормально, моя команда отлично подготовлена. Я свою часть работы выполнил, и чем бы ни закончились их выкрутасы, мне причитался мой гонорар.

И тем не менее, учитывая, что по договору в мои обязанности входили «консультативные услуги», я решил подстраховаться. Поэтому, пожав руки мсье Деламбру и мадам Риве… ах да, пардон, мадемуазель Риве… я попросил их обождать несколько минут. После чего подошел к конторке у входа и по внутренней связи соединился с мсье Лакостом, чтобы ввести его в курс дела:

– Мне кажется, мсье Деламбр в очень плохом физическом состоянии. Не уверен, что его можно задействовать.

Мсье Лакост некоторое время молчал. После череды неувязок, с которыми мы столкнулись, едва прибыв на место, эта новость, видимо, выбила его из колеи. Я даже сказал себе, что если и мсье Лакост даст слабину, то кончено дело. Но он очень быстро взял себя в руки:

– Что значит «в плохом состоянии»?

– Ну, мне кажется, он очень нервничает.

– Это нормально, что он нервничает! Все нервничают! Я тоже нервничаю!

К предыдущим симптомам сильного недомогания всей этой затеи я добавил и крайнее напряжение в голосе мсье Лакоста. Попросту говоря, он ничего не желал слышать. Дело было запущено, и, хотя оно все больше напоминало безумный локомотив из «Человека-зверя» [18], он не видел возможности дать задний ход, не скомпрометировав себя в глазах клиента. Поэтому он делал вид, что возникшие проблемы всего лишь мелкие неприятности. Я часто наблюдал нечто подобное с тех пор, как стал работать на крупные предприятия. Ведь это громоздкие махины, и, когда в какой-то проект уже вложены усилия, деньги и время, им не хватает мужества остановиться. Такое можно наблюдать во время рекламных кампаний, маркетинговых ходов, вообще любой операции по созданию «события». Задним числом, уже расшибив себе лоб о стену, ответственные сотрудники признавали, что все зловещие признаки были налицо и они просто предпочли их не замечать, но обычно признания такого рода никогда не озвучивались и оставались внутренними монологами.

– Разберемся, – уверенно заявил мне мсье Лакост. – И кстати, очень может быть, что в конце концов Деламбр окажется куда полезнее, чем мы предполагаем.

Я предпочел не спорить с таким несгибаемым стремлением ничего не видеть.