Грешная женщина - Анатолий Афанасьев Страница 36

На столе две сотенных и записка: «Не обижайся, детка, важный дела. В другой раз будем развлекаться. Ашот».

Мы с Алисой пришли к единому мнению, что если бы все клиенты были, как этот грузин, жизнь была бы сносной.

15 января. Два дня валялась, как дура, в постели, даже в магазин не ходила. И ни одного звонка. Все про меня забыли, ну и черт с ними! Одно знаю твердо: обратной дороги нет. Туда, где дрожат над каждой копейкой, где угрюмые женщины в очередях похожи на крыс, а мужчины часами торчат у телика, я не вернусь.

20 января. Неожиданно объявился Питер Зайцман, бизнесмен из ФРГ. Нашему знакомству уже три года, наезжает он в Москву регулярно, раз в два-три месяца, и один вечер обязательно проводит со мной. Обыкновенно мы ужинаем в ресторане (на мой выбор), потом едем ко мне. Питеру далеко за пятьдесят, но он обаятельный господин. Предупредительный, деликатный. К сожалению, тучноват и потому храпит во сне, как недорезанный. Секс имеет для него второстепенное значение, он любит, когда женщина отдается покорно, без излишних трепыханий, и уж совсем не выносит новомодных эротических фантазий. В Лейпциге у него жена и трое детей; перед тем как лечь в постель, мы обязательно разглядываем серию очередных семейных фотографий. Его старший сын, Фридрих, — профессиональный фотограф. Меня он называет — «моя прекрасная русская леди». При каждой встрече приходит в неописуемый восторг от моего действительно приличного немецкого. Питер давно и настойчиво приглашает погостить у него на загородной вилле, беря на себя, естественно, все расходы, но я с загадочным видом отказываюсь, понимая, что больше трех дней все равно с ним не выдержу, сдохну от скуки.

В этот раз я приготовила ужин сама: сходила на рынок и на последние гроши купила свиных отбивных, зелени и бутылку хорошего красного вина для подливы. Питер остался доволен. Разомлев от горячего мяса и коньяка, чуть не уснул в кресле. Я еле дотащила его до постели. Туша ничего себе: килограммов сто пятьдесят. Попытки заняться любовью ни к чему не привели, хотя он старательно пыхтел и делал вид, что сейчас пронзит меня насквозь.

Чтоб сгладить неловкость, Питер придумал такой комплимент:

— Ты есть самая хорошая жена, о которой я мечтал.

Мне было грустно это слышать.

Утром я помогла ему принять душ, напоила кофе и проводила до лифта. Вместо обычных двухсот он оставил пятьсот марок.

21 января. Приходила Клавдия Семеновна за арендной платой. Как всегда, без звонка, в надежде застукать с клиентом. Но ей не везет. За весь год, что я снимаю квартиру, только раз «поймала» Виктора, но он сумел ее очаровать и убедил, что мы вот-вот поженимся. Все же после того случая она сразу увеличила плату на сто рублей.

Клавдия Семеновна — вдовица шестидесяти пяти лет, была замужем, как она говорит, за большим человеком и старательно изображает из себя светскую даму, но на самом деле это обыкновенная мелкая сучонка, да еще вдобавок без царя в голове. Каждая встреча с ней для меня испытание, потому что я вынуждена ее ублажать, а это непросто. В течение двух часов, не меньше, угощаю ее вином, пирожными, кофе и выслушиваю несусветный бабий бред. Вчера она разглагольствовала на тему, как ей, благородной, трудно жить среди всякого дерьма. Вот образчик: «Нельзя людям делать добро, обязательно злом отплатят. Озверели все от безделья, и каждый норовит себе чего-то урвать. А потому что нет культуры. С нашим народом без палки нельзя. Вот я по себе сужу. У меня сосед пьяница пропащий, алкоголик, сколько раз его выручала. Приползет утром, еле дышит: «Клавочка, родная, последний разочек, дай чирик! До аванса». Ну, сунешь ему, лечись, не жалко. И какая была его благодарность, этого отребья рода человеческого? Прихожу как-то утром из магазина, и во всю дверь черной краской: «Здесь живет пиявка». Ну и матом нехорошо написано. Я сразу в милицию, у меня там сержант знакомый, указала на соседа, его взяли, допросили. Признался! Я его потом спрашиваю: зачем ты так. Митя, нахулиганил, разве я тебя не поощряла? Смотрит в пол, гаденыш, и молчит. Думаешь, совестно ему? Если бы. Напугали в отделении, поучили маленько, вот и притих. Это маленький житейский пример, но очень характерный. Наш народ признает только силу. Горбачев, спаси его Христос, объявил свободу, лучше бы плетей заготовил побольше. Русскому мужику дай свободу, он от радости собственный дом подожжет. Потому что невежество, дикость. Был прежде царь, были дворяне, держали народ в рамках, работать заставляли, а теперь что? Даже при коммунистах, будь они прокляты, какой-то страх был, а теперь? Вот возьми немецкую нацию…»

Просидела свои два часа, вылакала полбутылки ликера, забрала деньги — и ушла. Потом я до вечера квартиру проветривала. Не знаю, почему она мне так противна и почему я так ее боюсь? Наверное, нервы. Недавно почудилось среди ночи, на балконе кто-то стоит. Огромный, черный, вроде мужчина в плаще и с капюшоном. Я так и обмерла, ноги отнялись. Не могу из-под одеяла выползти. И чем дальше смотрю, тем отчетливее различаю: уже как бы и лицо вижу — черное, носатое, с выпуклым, как у обезьяны, лбом. Кричать сил нету, да и кто услышит. А он уж и руку к балконной двери протянул и словно ногтями скребется. Тут я не выдержала, покатилась с постели, коленку расшибла. На четвереньках — и на кухню. Там окно открыла, выглянула — никого. Никакого мужика. Ночь тихая, звездная, весь балкон передо мною. Свет зажгла, жахнула стакан вина, понемногу успокоилась. Но так до утра и не заснула. Боже мой! — виденья, миражи, нервы — что же дальше будет?

23 января. Целый день дрыхла, разбудил телефон. Алиса. Из «Звездного». Я по голосу поняла, что-то там наклюнулось приличное. Но так не хотелось никуда переться на ночь глядя. Однако от пятисот марок остался пшик. Не стала расспрашивать, да Алиса оттуда и не могла, наверное, говорить, но мурлыкала красноречиво. Собралась в два счета, оделась вызывающе — алое мини в обтяжку, черные колготы, — но с намеком на невинность: макияж самый примитивный.

Вошла в зал — Господи помилуй! Алиса за столиком с четырьмя красавчиками. Одного взгляда достаточно, чтобы понять: ребята крутые. Все в пределах сорока, в моднющих темных костюмах, точно с одной вешалки, с прилизанными прическами, все блондины. Подошла, поздоровалась, один вскочил — рост метр девяносто, — подставил стул. Села. В хорошем темпе осушила пару рюмок чего-то крепкого, чтобы страх залить. Про себя психую ужасно: что же она, засранка, дура Алиса, так подставляется! Или вчера родилась? Ребята мало того что крутые, так еще из Риги. То ли деловые, то ли какие-то депутаты. Но видно, голову оторвут шутя. Я незаметно Алисе мигнула: выйдем, дескать, потолкуем. А она, стерва, будто не понимает, хохочет, кривляется, совершенно уже бухая. Или, похоже, травки курнула. За меня ребята взялись дружно: наливали с трех сторон, закусками обложили — икра, осетринка, мясное ассорти, салат из свежих помидоров. У меня в рот кусок не лезет: одна мысль — надо линять. Да как слиняешь, не бросать же подругу. Короче, через час повели из ресторана под конвоем, двое спереди, двое сзади, мы посередине, и Алиска на мне болтается, водит ее из стороны в сторону. У рижан глаза зоркие, как штыки. Сзади кто-то шепчет: «Не робей, сестренка, не обидим!» и ручкой ознакомительно по попке… Тут я вообще окаменела, мамочке взмолилась: родненькая, помоги дожить до утра! Посадили в такси, повезли в номера. В «Россию». У входа знакомый швейцар, дядя Витя, я было обрадовалась, а он, когда нашу компанию увидел, отвернулся и будто ослеп. Значит, заранее схвачен. Поднялись на двенадцатый этаж, номер «люкс», трехместный. Такие хоромы, хоть в теннис играй. Мужчины поскидывали пиджаки, расселись кто куда. Перешучивались, но не по-русски. Мной овладело полнейшее равнодушие. Мужчин я не различала, ни одного имени не запомнила. Они были, все четверо, как близнецы: розовенькие, белобрысые, возбужденные. На столе появилась водка, яблоки, фужеры.