Загадка Эдгара По - Эндрю Тэйлор Страница 36

Иверсен отцепил от пояса связку ключей.

— Я был бы вам очень признателен, если бы вы провезли меня вон в ту дверь. К счастью, комната мистера По располагается на первом этаже. Ступени для меня — тяжкое испытание, — он хмыкнул. — Комната батюшки прямо над нами, и меня очень печалит, что я не могу бегать туда-сюда, чтобы выполнять все его желания.

Иверсен был достаточно полным, так что толкать коляску оказалось непросто. Мы попали в другой мир, отделенный от пыльной крошечной лавчонки и почти столь же густонаселенный, как «Фонтан». Люди на кухне, люди на лестнице. Выстиранное белье вывешено по всему холлу. Нам пришлось пробираться через серые завесы мокрых простыней. Кто-то пел и топал ногами этажом выше, а снизу раздавался стук молотка.

— В подвале у нас обувное производство, — пояснил хозяин. — Самые лучшие сапоги во всем Лондоне. Не желаете и себе пару заказать? Уверен, вам по-соседски скидочку дадут.

— Нет, спасибо, сейчас они мне ни к чему.

Когда мы проезжали мимо подножья лестницы, Иверсен крикнул:

— Папа, вы только не волнуйтесь, я сейчас буду!

Ответа не последовало.

Мы остановились у двери рядом с кухней. Иверсен наклонился и отпер ее. Комната оказалась темной крошечной клетушкой, по размерам не больше чулана, где места хватало только для узкой кровати и стула. Стекло маленького окошка разбито, а дырка заткнута тряпками и клочками бумаги. Под стулом стоял полный ночной горшок, а рядом пустая бутыль. Постель не разобрана.

Иверсен указал под кровать.

— Его саквояж все еще тут.

— Могу я посмотреть, что внутри? — спросил я. — Возможно, в нем найдется подсказка, где мой друг, и он сам будет чрезвычайно заинтересован, чтобы я его нашел.

Иверсен засмеялся, смех перешел в кашель.

— Очень сожалею, но это будет стоить вам еще шиллинг.

Я ничего не ответил и отдал деньги. Саквояж был не заперт. Я порылся в содержимом — среди прочего внутри оказалась пара туфель с протертыми подметками, заштопанная рубашка, портрет дамы с карими глазами и пышными локонами по моде двадцати-тридцатилетней давности. Кроме того, нашелся томик пьес Шекспира: книга лишилась части обложки, а на первой странице значилось имя Дэвида По.

— А вы не знаете, куда он устроился на работу? — спросил я.

Иверсен покачал головой:

— Если жилец исправно платит ренту и не доставляет хлопот, то у меня нет повода совать нос в его дела.

— А где остальные его вещи?

— А я откуда знаю? Возможно, это и все. Вы, как его друг, без сомнения лучше осведомлены об обстоятельствах его жизни, чем я.

— А кто-нибудь еще может знать, куда он отправился?

— Девушка, которая приносит воду и убирается. Можете сами с нею поговорить, если желаете. Но это будет стоить вам еще один шиллинг.

— Разве я уже не достаточно заплатил вам?

Он развел руками.

— Времена тяжелые, мой юный друг.

Я отдал ему деньги. Иверсен велел отвезти его на кухню, где вопили младенцы и две женщины громко переругивались над кучей лохмотьев, откуда мы проследовали в кладовку, где трое мужчин стучали игральными костями, а какая-то бабища варила кость, и попали наконец на задний дворик. Зловоние, поднимавшееся из выгребной ямы, было настолько сильным, что я полез за носовым платком.

— Пришли, — сказал мой проводник, указывая на примыкавший к забору деревянный сарайчик размером с просторную собачью будку. — Здесь и живет наша Мэри-Энн. Возможно, вам придется разбудить ее. Прошлая ночка выдалась бурной.

Я пробрался через груды мусора и постучал в низенькую дверцу конуры. Никто не ответил. Я снова постучал и подождал немного.

— Я же вам сказал, — крикнул мне владелец лавки. — Она, наверное, спит. Попробуйте, заперта ли дверь.

Гниющая древесина чиркнула по камням. Окна в сарайчике отсутствовали, и в уличном свете я увидел миниатюрную женщину свернувшуюся калачиком на куче тряпья и газет в углу.

— Не бойтесь, Мэри-Энн. Я друг мистера По, и всего лишь хочу задать вам пару вопросов.

Она медленно подняла голову, посмотрела на меня, а потом издала пронзительный звук, похожий на птичий крик.

— Я не причиню вам вреда. Вы помните мистера По, он снимал комнату рядом с кухней?

Женщина села, показала пальцем на свои губы, и снова из ее груди вырвался тот же бессловесный крик.

— Я пытаюсь выяснить, куда он уехал.

Тут Мэри-Энн вскочила на ноги, забилась в угол своего потрепанного жилища и снова закричала. Наконец я понял, что она говорит. Бедняжка нема. Я наклонился, и мои глаза оказались вровень с ее. Мэри-Энн не носила чепца — в ее рыжих волосах кишели вши.

— Вы помните мистера По? — упорствовал я. — Вы меня слышите? Если слышите и помните его, то кивните.

Она подождала пару секунд и медленно кивнула.

— Он уехал три дня назад?

Снова кивок.

— А вы знаете куда?

На этот раз Мэри-Энн покачала головой.

— Может, знаете, где он работал?

Она покачала головой с еще большей решительностью, чем раньше.

— Он прихватил с собой саквояж?

Женщина пожала плечами. Ее лицо было полностью на свету, глаза бегали. Я сунул руку в карман, вытащил пригоршню медяков и положил на приступочку подле Мэри-Энн. К моему величайшему замешательству она схватила мою ладонь обеими руками и принялась осыпать ее поцелуями, по-прежнему что-то щебеча на своем птичьем языке.

— Ну же, не стоит так волноваться, — смутился я, отдергивая руку и выпрямляясь. — Прошу извинить меня за то, что прервал ваш сон.

Она жестом велела мне подождать и принялась рыться в многочисленных слоях тряпок, защищающих ее хрупкое тельце от внешнего мира. При этом она не переставала кричать, но звуки стали нежнее и напоминали теперь воркование горлиц. Наконец лицо Мэри-Энн озарилось от радости, и она протянула мне скомканный листок бумаги, выглядевший так, словно его вырвали из записной книжки. Это был карандашный портрет мальчика, но мальчика не существующего в реальной жизни, — такие обычно рисуют, когда мысли витают где-то далеко.

Я улыбнулся, словно обрадовался при виде рисунка, и попытался отдать его обратно Мэри-Энн. Но она защебетала, заворковала и жестами объяснила, что хочет оставить портрет у меня. Я сунул листок в карман пальто и распрощался. Мэри-Энн робко улыбнулась, еле заметно махнула рукой и снова нырнула в лохмотья, служившие ей постелью.

Иверсен в своем кресле все еще ждал меня у черного хода.

— Вот что я скажу, вы завоевали ее любовь, сударь. Мы редко слышали, чтобы Мэри-Энн была столь словоохотлива.

Я проигнорировал его попытку пошутить.