Правило крысолова - Нина Васина Страница 36

Я не хочу предъявлять документы. Лом просит дежурного позвонить по телефону на карточке. На кармане черной форменной рубашки дежурного эмблема золотом – два перекрещенных ключа, по величине, вероятно, еще те, от заветной дверцы Буратино, и надпись полукругом: «Секрет».

После звонка нам предлагают подняться на лифте на второй этаж. Я не хочу ехать на второй этаж на лифте, меня почему-то это настораживает, но следующий охранник – у лифта – объясняет, что больше никак на второй этаж не попасть. В зеркале огромной кабинки отражается моя раздраженная физиономия, озадаченная физиономия Лома и лицо кавказской национальности с бесстрастным спокойствием непроницаемо черных глаз – третий охранник, он нажимает кнопки.

Когда двери лифта открылись, в лицо ударил яркий свет невидимых ламп, и я застыла, пораженная. Лом, пытающийся осторожно вытолкнуть меня из кабинки, заметил, что я смотрю на большой глянцевый плакат на стене, присвистнул и тоже застрял в дверях. Охранник, не понимающий, почему мы остановились, грубо оттолкнул в сторону обоих, согнувшись, вышел из лифта с оружием наготове и сделал несколько резких поворотов вокруг себя. Не обнаружив реальной угрозы и ничего, что с его точки зрения может вызвать такое выражение на лицах нормальных людей, он вытащил нас из лифта одного за другим за руки. Лифт уехал, а мы, как заторможенные, не могли оторвать взглядов от плаката.

– Как такое может быть? – Я ткнула пальцем в плакат.

– Сам не знаю, – пожал плечами Лом и отвел глаза.

На плакате лихая девица, с растрепанными прямыми волосами цвета старой пакли, в тяжелых горных ботинках, в пышной юбке с кружевами на подкладках, была выхвачена из жизни в момент кругового прыжка. Одной ногой она уже прикоснулась к желтой крыше автомобиля, другая была еще в воздухе. Покрасневшие обветренные скулы, приоткрытый от напряжения рот, прищуренные глаза хитрюги и нагло выступающая вперед из вороха подкладок острая коленка.

– Смотри мне в глаза! – повысила я голос и дернула Лома на себя. – Как такое может быть?!

– Чем помочь? – Это спросил четвертый охранник, он подошел бесшумно по ковровой дорожке.

– Или ты сейчас же скажешь, как это получилось, или ты больше не мой оператор! – возмущенно завопила я, тряся Лома.

На мой крик из нескольких дверей заинтересованно выглянули остальные охранники. Все в черном, все с эмблемами на кармашках рубашек.

– Разрешите провести вас в кабинет. – Охранник грудью стал теснить нас к одной из открытых дверей.

Я решила сорвать плакат, чтобы потом в спокойной обстановке хорошенько рассмотреть физиономию подпрыгнувшей девицы и выяснить, почему выражение ее лица вызывает у меня отчаяние и стыд. Охраннику мой жест не понравился. Сначала он закрыл плакат собой, потом, когда я стала оттаскивать его в сторону, захватил мои руки, завел их за спину, отчего весь этаж дрогнул от пронзительного визга. Это был не самый громкий мой визг, но его хватило, чтобы наконец появился кто-то в штатском, в строгом пиджаке и белой рубашке и без идиотского изображения колючей черепахи Тортиллы на груди. Негромко, но властно этот человек приказал провести даму в кабинет и прекратить шум. Охранник отказался оставить меня без присмотра даже на несколько секунд и сам понес на вытянутых руках в предложенный человеком в штатском кабинет. Лом плелся сзади, заламывая руки и что-то бормоча, я не прислушивалась, потому что была занята – я дергала ногой, стараясь побольней лягнуть охранника.

В кабинете мне предложили на выбор: стакан минералки, рюмку коньяку, сигарету, помощь врача. Я выбрала коньяк, отдавая должное спокойствию высокого молодого мужчины в пиджаке, как потом оказалось – директора охранной фирмы «Секрет».

Лом в двух словах объяснил, кто мы, и стал уверять директора, что разговор невозможен, пока он со мной не выяснит некоторые детали нашего общего прошлого. Для уединения и выяснения деталей нам была предложена комната психологического расслабления персонала фирмы, и Лом первым делом озабоченно спросил, нет ли в той комнате раздражающего меня плаката.

– Вам не понравилась девочка? – позволил себе улыбнуться директор. – А мои мужики все от нее в ударе. Глаза видели? Такие глаза, как укус змеи!

Я закрыла глаза.

– А откуда у вас этот плакат? – осторожно поинтересовался Лом.

– Не помню, кто-то принес. Просто реклама.

– Реклама чего? – встрепенулась я.

– Автомобиля.

– «Мерседеса», – кивнула я.

– Да нет, что вы, последней модели «Москвича».

Я отлично помню тот ветреный день в мае и нежный слепой дождь с липким приторным запахом тополиных распустившихся почек, и парок над разогретым асфальтом, и доверчивых беззонтичных прохожих, уставившихся на нас с покорным удивлением, словно заколдованных дождем в солнечный полдень.

Они останавливались, некоторое время шаря глазами в поисках источника музыки, обнаруживали играющую на губной гармошке Лаврушку, потом разглядывали то приседающего, то вскакивающего Лома с камерой, потом их взгляды прилипали ко мне, и вновь подошедшие застывали, дополняя небольшую толпу с задранными вверх головами, приоткрытыми ртами, с глазами одинакового выражения – мне с крыши «Мерседеса» лучше всего была заметна эта одинаковость.

Машина подо мной раскачивалась, и это придавало моему импровизированному танцу некоторую угрожающую пикантность. Я от души притопывала толстоподошвенными тупоносыми ботинками, кружась и выкидывая ногами рискованные коленца, моя многоярусная пышная юбка с кружевными оборками захватывала в себя ветер, заставляя меня иногда балансировать, размахивая руками, растрепавшиеся волосы лезли в рот и приходилось их выплевывать. Хозяин «Мерседеса» стоял рядом, курил, переговаривался то ли с шофером, то ли с телохранителем – этот человек один из всей толпы смотрел на меня как на опасное недоразумение, а все другие как на достойное дополнение к дождю в солнечный полдень.

«Мерседес» затормозил возле нашей дружной тройки, когда мы спокойно прогуливались в воскресенье по теплой весне в поисках нечаянных находок, для которых у Лома всегда была наготове камера. Парочка находок уже имелась – продавец матрешек, зачем-то натягивающий на одну из своих деревянных кукол презерватив, и облезлая болонка, которая, захватив зубами, исступленно тащила по брусчатке Арбата огромную длиннохвостую шкурку черной лисы с засушенной головой и когтями на болтающихся шкурках лап.

Из притормозившей машины высунулась рука, пока я таращилась на пухлые пальцы (на указательном – массивная печатка), крепко ухватившие меня чуть выше запястья, Лаврушка отпрыгнула на безопасное расстояние, а Лом включил камеру.

Я дернула рукой. Пальцы не отпускали. Тогда, наклонившись, я посмотрела на человека, схватившего меня из окна шикарной машины.

– Куда идешь? – спросил он буднично.

Машина продолжала тихо двигаться, я шла рядом и соображала, куда иду.

– Почему ты так одета? – Это был второй вопрос хозяина жизни, заключенной в стойких запахах внутри салона машины.